Пресвятая Дева Одиночества

Казалось бы, зачем Сантьяго Бланко меня обманывать, говорить, что он летит в одно место, а на самом деле лететь в другое? Но если он так поступал, значит, имел на то серьезные основания. В билете не фигурировал Пуэрто-Эскондидо, и этого было достаточно; я знала номер рейса и время вылета, поэтому ничто не мешало мне отправиться в аэропорт. У меня было столько же времени, чтобы добраться до Олимпийской деревни, сколько у него — до своего дома в Чималистаке; я собрала кое-какие вещи и даже успела перекинуться парой слов с Уго— сообщила о своих намерениях и попросила забронировать отель в городе, куда направлялась. Писатель, наверное, тоже успел попрощаться со своей женой Лупе, пребывающей в уверенности, что ее муж едет в дом на побережье, а поскольку он весьма предусмотрительно ие поставил там телефон, то он сам свяжется с ней — ох уж эти сотовые — откуда-нибудь, например из Оахаки, станет рассказывать, какие волны в Тихом океане, и у нее не будет ни малейших причин в этом усомниться.

Уже в воздухе, из осторожности устроившись сзади, в то время как Сантьяго Бланко беззаботно расселся во втором ряду, я попыталась вспомнить самое важное из нашего утреннего разговора о романе «Волчица». Снова и снова возвращалась я к фразам, которые, на мой взгляд, выдавали его с головой: «Конечно, за этой героиней стоит живой человек, что не так уж необычно для литературы… — Он сопроводил эти слова обворожительной и в то же время горькой улыбкой человека, попавшего в западню, — хотя подобный вопрос могла задать только женщина, вам не кажется? И совсем не обязательно вставлять его в интервью, достаточно моего признания, что роман помог мне воссоздать одну очень важную для меня историю, которую я хранил в тайниках памяти, никогда не предавая забвению».

А в тайниках моей памяти всплыло заявление КЛ.Авилы, сделанное ею во время одного из первых интервью, когда она еще жила в Мексике. Касаясь ее привычек, журналист спросил, хотела бы она выйти замуж за писателя. «Нет, ни в коем случае, ведь мысли передаются, как зараза, и если муж тоже пишет, его мысли будут смешиваться с моими, и мы, сами того не замечая, превратимся в плагиаторов».

Я подумала о колибри.

Мы приземлились в краю высоких облаков.

Действовать нужно было быстро, ведь если он раньше меня выйдет из аэропорта и возьмет такси, я непременно его потеряю, и эта непростительная ошибка перечеркнет все мои прежние усилия. Пусть, по мнению Уго, я ничего не понимаю в герилье, зато я дока по части слежки, и до сих пор никому не удавалось меня провести. Я постаралась быть на высоте и на сей раз, и через пятнадцать минут два такси — сначала его, потом мое — въезжали в величественный колониальный центр города Оахаки. Было уже начало седьмого, и зима не собиралась предоставлять мне слишком много светлого времени, но я была благодарна уже за то, что могла прочитать названия улиц и восстановить в памяти облик некоторых кварталов. Такси Сантьяго Бланко свернуло на улицу Маседонио Алкала, съехало с асфальта на брусчатку, затем повернуло направо и оказалось в квартале Сочимилько. За крошечной площадью с памятником и крестом виднелся старинный акведук, протянувшийся вдоль узкой улицы. Все свободное пространство под его арками было давным-давно застроено и превращено в жилища причудливых очертаний и форм. Машина проехала пару кварталов по этой улице, названной в честь Руфино Тамайо[33], как сообщил мне таксист, и начала замедлять ход, облегчив мне слежку. Остановилась она почти в конце этой необычной улицы возле одного из домов по правой стороне; вход был отсюда же, с тротуара, хотя огромные стены, за которыми ничего не было видно, тянулись еще далеко, до самого угла, и сворачивали в переулок. Пока писатель вылезал из машины с легким чемоданчиком в одной руке и матерчатой сумкой с надписью «Ганди» в другой, я успела разглядеть две вещи: огромные темные деревья за стенами и цвет самих стен. Они были голубые.

За окном моего гостиничного номера по склонам холмов Фортин раскинулись бесконечные поля. Город расположен в долине. Сейчас тот предзакатный час, когда очертания холмов становятся слегка размытыми, а Оахака погружается в белесую дымку. Ее покой стерегут монастырь и собор Санто-Доминго де Гусман. Рынок уже отшумел, и индейцы в домотканых одеждах возвращаются в селения с поклажей за спиной. Тишина окутывает глухие улочки, дома с гладкими стенами и старинными деревянными дверями, которые скрывают чью-то жизнь, уютные комнаты и маленькие дворики, сады с камнями, фонтанами и мощеными дорожками.

Я смотрю на густые кроны деревьев и вижу за ними далекую сельву— влажную и сухую, непроходимые тропические леса, горы и море. Тихая безмятежность долины, ее волнистые очертания убаюкивают, заставляют забыть, как неумолимо взбухают здесь реки, а растительность наступает, подобно полчищам врага. Я напрягаю зрение, пытаясь различить вдалеке Монте-Альбан[34].