Претендент на царство

Я ждал, теперь ещё болезненней переживая нанесённые оскорбления. А вообще-то, испытывал такое тягучее безволие, что абсолютно не представлял своё дальнейшее поведение. Но я не мог поверить, что Ордыбьев ведёт за собой десятипудового громилу лишь для того, чтобы… ну, скажем, отмутузить меня. Нет, не мог!

Наплыли воспоминания о давней с ним встрече: нестёршиеся впечатления не внушали ничего обнадёживающего. При всей импозантности, подчёркнутой корректности, даже обаятельности, занозой врезалось в память, кстати, как ни о ком другом за все эти разломные, смутные годы, — человек он с ледяным сердцем! Несмотря на приветливые улыбки, вежливые манеры, но затвердилось: во взгляде его — арктический холод!

Тёмно-карие глаза с едва угадываемыми зрачками, голубоватый белок под яблоком, как снежная наледь, магнетически завораживали. А потому неподвижный, провально-чёрный взгляд пугал своей нездешностью, как бы даже космичностью. Будто из глубины веков, будто из потустороннего мира некто выглядывал сквозь его чёрные, непроглядные колодези.

Ордыбьев гипнотизировал, внушал страх, а оттого, что угадывать его мысли казалось невозможным, то — двойной! Ещё тогда, при нашем знакомстве, я подумал, что такому тяжёлому, нездешнему взгляду непременно должна сопутствовать привлекательная внешность, чтобы скрывать ледяное сердце и пронзительный ум, в чём невольно и сразу убеждался любой мало-мальски наблюдательный человек, особенно если ему удавалось хоть чуть-чуть проникнуть в ордыбьевское зазеркалье.

Мне тогда, кажется, удалось. Помню, я высказался о мрачной сущности, о жестокости натуры Ордыбьева, сокрытой за внешней привлекательностью, Вячеславу Счастливову, но он прямо-таки оглушил меня своим несогласием.

— Ну чего ты наплёл? — безапелляционно возразил быстренький Слава. — Космичность, злодейство, холод Арктики. Да он просто татарин!

— И только?! — поразился я. — И все татары такие?

— Нет, конечно. Но такие, как Ордыбьев, особые, — свысока пояснил Счастливов. — Заметь: он не скуласт, не по-монгольски узкоглаз, вроде бы типичный русак, но, пойми, он ведь пестовался на Руси ещё с ордынских времён, с батыевых! Может, из рода мурзы, может, баскака, но этот, уверен, ханский отпрыск. Взгляни в его глаза: да, взгляд, пожалуй, из вечности, но типично татарский, то есть азиатский. Просто: чёрный взгляд!

Не знаю, в чём мы, как всегда, со Счастливовым не сошлись, но его определение «чёрный взгляд» врезалось в память.

IV

Ордыбьев остановился напротив, всего в шаге, вежливо и приятно улыбнулся, однако его чёрный взгляд всё равно настораживал. Некоторое время, достаточно затяжное, он всматривался в меня, не произнося ни слова, словно угадывая, я ли это? Человек-гора, оказавшийся типичным круглолицым татарином («Батыр Челубей», — определил я его для себя), оставался в сторонке, шагах в пяти, раздвинув ноги на ширину плеч и заложив за спину свои железные ручищи, — с гордым, богатырским поглядом поверх наших голов.

— Узнаю, узнаю вас, — наконец заговорил Ордыбьев, довольно ласково. — Извините за столь неприятное беспокойство. Вас приняли за совершенно другого человека. Очень уж вы напугали нашего Пупыря, а он, знаете, скверно воспринимает шутки. Но и за него и за себя приношу извинения. Более того, сочувствую вам. Но ничего не поделаешь, такова нынешняя жизнь.

Он протянул мне документы, ключи от машины и радиоприёмничек. Продолжал так же подчеркнуто вежливо, будто ничего исключительного — ни унижений, ни запугиваний — не происходило:

— Очень рад вас вновь встретить. Сколько лет пролетело! Да, да… Все мы сильно переменились. Не спорьте, я знаю, что вы возразите: мол, какими были, такими и остались, только всё худшее вылезло наружу. В чём-то вы правы. Однако не сердитесь за эту досадную оплошность: времена действительно коварные.

Я упрямо молчал.

— А вы ловко надули нашего графа, — рассмеялся он вполне искренне, но глаза, глаза оставались неподвижными, цепкими и ледяными. — Замечательно надули! — Он обернулся к Челубею и произнёс что-то по-татарски. Тот выхватил радиотелефон и альтовым голосом, совершенно не соответствующим его громадной фигуре, строго повторил сказанное.

— Я приказал смыть кровавые пятна с вашего капота, — пояснил Ордыбьев и вкрадчиво добавил: — Не хотите быть моим гостем? Попаримся в сауне, поужинаем, сыграем на бильярде? Просто поговорим, а?

— К сожалению, сильно опаздываю, — отвечал я сумрачно. — Ко мне приезжают друзья и, вероятно, жена. Думаю, они уже прибыли. Но я благодарен за приглашение и, если вы его подтвердите, то уверен, в другой раз обстоятельства мне не помешают.

А сам с беспокойством думал: ещё не хватало оказаться пленником в его замке, во власти его молодцев, таких, как батыр Челубей или звероподобный Шамиль. Поэтому врал во спасение.

Ордыбьев почуял враньё — в проницательности ему не откажешь, но настрой у него был не мстительный, наоборот, барственно-сентиментальный.