Претерпевшие до конца. Том 1

Путешествие по Святой Руси продолжилось походом в Параклит. Этот скит располагался дальше прочих, дорога к нему лежала сквозь дремучий еловый бор. Она порядком заросла травой, но идти отчего-то было необычайно легко. Дети были веселы, шалили, собирали и тут же ели крупную, сочную землянику. Весела казалась и Марочка, полной грудью вдыхавшая смолистый воздух…

Параклит жил по строжайшему уставу, женщины в скит не допускались. А потому, поклонившись ему, продолжили путь к недавно основанной Гермогеновский пустыни, куда переселились монахи закрытого Николо-Угрешского монастыря.

Чудная это была дорога: по деревням, где детей сердобольные хозяйки угощали парным молоком, по полям, пестреющим ромашками и душистым клевером, по былинным лесам… Словно бы не было здесь Советов, не ступала нога коммуниста. И так вольно и радостно дышалось от этого!

Пустынь также являла собой картину из древних сказаний: посреди леса несколько бревенчатых избушек, крытых соломой, пара лошадей, огородик, на котором трудятся несколько иноков… Одна из изб была крупнее других и крыта тёсом. Венчал её куполок-луковка из осиновых плашек с деревянным крестом. Пустынь была огорожена плохоньким заборчиком из слег. Должно быть, именно так зарождалась некогда и сама Лавра, и так трудился в огороде Преподобный…

Монахи встретили нежданных гостей радушно и после службы устроили на ночлег. Засыпая, Надёжин думал, что надо непременно свозить детей и в другие города, показать им ещё уцелевшие островки Святой Руси, пока и их не смыло беспощадным валом…

Ещё одно занятие скрашивало однообразную вереницу дней в этот тяжёлый год. Работа, которую Алексей Васильевич начал неожиданно для самого себя, ища в ней забвения от собственного горя. Вот уже несколько месяцев над его рабочим столом висели две миниатюры, два женских портрета. Марии-Антуанетты и Александры Фёдоровны… Что за удивительное повторение исторических судеб, что за странная связь!

Вот, юная австрийская принцесса едет по пока ещё чужой для неё стране, королевой которой она должна стать. Юная, чистая, ещё не ведающая страшной своей судьбы, но и насторожённая в преддверье неизвестного. Не так ли въезжала в Россию принцесса Алиса Гессенская? Обе они были милосердны и религиозны, обе желали добра, но так и не смогли по-настоящему понять свои народы. Обе, народами своими не принятые. «Австриячка» – так презрительно называли Марию-Антуанетту. Её не полюбил народ, невзлюбили и в собственной семье. Королевские тётки и братья распускали о ней всевозможные небылицы, злословили, интриговали. Ровно так же, как и многие родственники российского Императора против Государыни, презрительно называемой «немкой»…

Обе эти женщины были чересчур экзальтированны. И обе обладали более сильной волей, нежели их венценосные мужья. Им нельзя было вмешиваться в столь грязное дело, как политика, но они считали это своим долгом, а потому становились игрушками в руках интриганов… Каждой из них была уготована своя ловушка, своя «тёмная история». Французскую королеву очернили делом о жемчужном ожерелье, русскую царицу – распутинщиной… «Как Сатана в Вальпургиеву ночь собирает ведьм, так и здесь, но только при ярком дневном свете образовался жуткий хоровод, в котором закружились и носящий красную шляпу кардинала Луи де Роган, и закоренелый преступник – сицилианец Бальзамо-Калиостро, и придворная модистка госпожа де Ламот, «в лице которой было что-то пикантное», а вместе с ними и высокопоставленные прелаты, мошенники, предсказывающие будущее, карманники и проститутки. Какой смрад подняли они! Дело это было скандальным еще и потому, что трон здесь впервые столкнулся с уголовщиной. Девять месяцев по всей Европе только и было разговоров что о загадке ожерелья, и изумленная Европа вдруг увидела, как одна ложь сменяла другую, как язвы коррупции, жадности и глупости покрыли тела и высших и низших и что всюду царит одна лишь алчность. Впервые тебе больно и горько, и ты льешь слезы, прекрасная королева! Впервые твое честное имя заляпано грязью, от которой тебе уже не очиститься до самой смерти. Ни у кого из тех, кто живет в одно время с тобой, не шевельнулись в сердце любовь и жалость к тебе, они появятся лишь у будущих поколений, когда твое сердце, навсегда исцеленное от всех печалей, уснет холодным сном могилы. Отныне эпиграммы становятся не просто злыми и резкими, они теперь отвратительно жестокие, гнусные и нецензурные», – так писал Карлейль в своей «Истории французской революции». И разве не точно можно перенести эти слова на русскую почву?

Разные времена, разные люди, а судьбы одинаковы… И сходство усугубляется ещё и болезнью детей, наследников, тяжело переживаемой обеими государынями.

Интересно, что почувствовала юная Алиса, когда по прибытии в столицу нашла в своих покоях портрет Марии-Антуанетты? Чья-то «заботливая» рука повесила его там. И впечатлительная Александра Фёдоровна не могла не увидеть в том знамения. Но тем не менее, портрет оставила…