Претерпевшие до конца. Том 1

– Говорят… С собой кончают тогда, когда пусто становится. Здесь, – Лара поднесла руку к сердцу, – пусто! И там, – кивнула на небо, – пусто. Маяковский убил себя от этой пустоты. Потому что нельзя фальшивить всю жизнь, нельзя ломаться всю жизнь… А Есенин не мог. Он – как сама жизнь. Как солнце. Таких – солнцеголовых – на земле терпеть не могут. Как Пушкина, которого ты так любишь и который казался мне слишком правильным, неинтересным. Я только потом поняла, почему! Потому что и он настоящий был. И поэзия его – живая. Естественная. Ему не нужны были все эти фокусы, которыми забавлялись наши поэты, желавшие тягаться с ним. Они думали, что фокусы могут заменить благодать… А мне их фокусы казались интересными, потому что я фальшива, как они.

Сергей слушал Лару с удивлением и горечью. Сколько же было ума и чутья у этой женщины! И всё это так бездарно было расплёскано и разбросано, не дав должного плода…

– Теперь я люблю Пушкина. И Есенина я тоже люблю. Когда я читала его, то вспоминала тебя, думала, как бы ты оценил, что бы сказал? Ты знаешь, я весь этот год часто ходила к нему на Ваганьковское. Я всё пыталась понять – это какую же душу необъятную надо иметь, чтобы так говорить! С такой душой мир не может надоесть, жизнь надоесть не может… Я знаю, что говорю!

Раздался первый гудок поезда. Лара вздрогнула и вдруг подалась к Сергею, приникла к нему, поцеловала:

– Прощай, Серёжа! И прости меня за всё, не поминай лихом. Ты единственный в моей жизни не случайный был. Если я уезжаю сейчас, то только из-за тебя. Второй раз от тебя бегу, потому что нельзя мне рядом с тобой быть, а тебе рядом со мной. Прощай же… Жене своей поклонись от меня. Я мизинца её не стою… Будь счастлив! За нас обоих! Это единственное, чего я хочу.

Ещё один поцелуй, жаркий, обжигающий, заплаканные глаза… И, вот, она уже на подножке поезда, в клубах белого дыма, в грохоте колёс. Взмах руки и что-то отчаянное в лице. Сергей сорвался с места, побежал вслед уходящему поезду, расталкивая удивлённых прохожих и, наконец, остановился на краю перрона. Всё кончилось. Её уже нельзя было вернуть, но сердце рвалось за ней и нестерпимо болело.

Ехать домой после этих проводов он не мог, а потому отправился к Пряшникову, с которым на двоих распили припасённую Стёпой бутылку «рыковки».

– Тяжко мне, Стёпа, – жаловался Сергей. – Домой не знаю, как и показаться. Тесть хоть и не говорит ничего, а как посмотрит… И Лида… Обижена она, хоть и молчит, хоть и сама же о Ларе хлопотала. На прошлой неделе на службе был. У нас, на Маросейке… Стою и провалиться хочу, ей-Богу. Отец Сергий о совести как раз говорил… Так говорил! А меня – словно на сковороде жарят. Всего меня совесть моя обличает. Перед всеми я виноват выхожу…

– Так уж и перед всеми! – махнул рукой Стёпа. – Перед Лидой – конечно. Перед ней ты, брат, свинья свиньёй, тут уж не попишешь. И не потому, что свою Н.Ф.Б. приветил теперь… Ты ведь лишь помогал ей и всё.

– Ей больше Лида помогала и ты… А я… Я никчёмность, Стёпа. Зря меня барыня в гении прочила… Ничего-то я не могу, ничего-то у меня не получается.

– Ерунда! – Пряшников снова отмахнулся. – Если бы ты был никчёмностью, то твоя болезнь тебя бы так не любила. А она одного тебя и любила… Я это понял, пока она жила здесь. И поняв это, простил ей всё… Знаешь, я думаю с неё грешницу писать. Ту, которая «Ступай и впредь не греши!» Лучшей не может быть натуры! Хотя кому теперь нужны кающиеся грешницы…

Стёпа снова подошёл к портрету:

– Неповторимое лицо. Да, брат, ты прав: это вершина. Умри – лучше не напишешь… – после паузы он добавил, обернувшись: – А с женой ты помирись. Повинись перед ней, да и дело с концом. Она любит тебя, а главное, она очень мудрая женщина. Штучный товар…

– Мы почти перестали говорить с нею… Она всё время занята, у неё нет времени. Я сегодня прочёл Ларе – из Есенина… Как она говорила о нём! Как поняла! А Лиде не до Есенина… Раньше мы могли говорить с нею часами – о поэзии, философии… А теперь в глазах Таи я вижу больше внимания и понимания, чем в её.

– Ну, так возьми и прочитай ей тоже что-нибудь из Есенина! – посоветовал Пряшников.

– Думаешь, стоит попробовать? – усомнился Сергей.

– Конечно! Вот, прямо теперь поезжай и прочти! Заодно и помиритесь!

Сергей нетвёрдо стоял на ногах после «рыковки», но всё же поддался уговорам друга. В самом деле, что подумает Лида, если он не придёт ночевать после проводов Лары? Ещё хуже обидится!

Алкоголь всегда имел на него слишком сильное воздействие и, хотя продолжительная дорога вкупе с прохладным воздухом оказали своё отрезвляющие влияние, всё-таки к моменту приезда домой голова немало кружилась, а в мыслях ощущалось счастливое парение, дающее лёгкость поступков и слов, большей частью, сугубо глупых.

Лида сидела в столовой, хмурясь и что-то сосредоточенно выписывая в толстую тетрадь. Заметив вошедшего Сергея, она бесстрастно осведомилась:

– Проводил?

Сергей кивнул, сильно тряхнув головой.

– Выпил?

На этот бестактный вопрос он не ответил, а, сев напротив, подпёр ладонью внезапно отягчённую сонливостью голову и спросил: