Претерпевшие до конца. Том 1

– А то, что не будут они счастливы. Для них обоих лучше бы остановиться сейчас, но они не остановятся. Они должны до конца дойти, до края, а иначе не успокоятся. Но счастья они не узнают.

– Почему так?

– Потому что они оба обладают слишком чуткой совестью. Даже самые светлые их часы будут отравлены сознанием греха. А когда первый дурман рассеется, и они смогут трезвее воспринять действительность, то совсем худо будет. Им и теперь худо. Он поэтому и не приехал…

– Застыдился меня?

– Он не только вас стыдится. Он даже отца Сергия стыдится. Знает, что тот строг, что одним словом всю суть человека раскрывает, и уже больше полугода избегает его. Со времени раскола и вроде как из-за него.

– Раскол… – машинально повторил Игнат Матвеич. – Раскол… Ему бы свой раскол одолеть. Всё больше склоняюсь я, что зря позволил барыне взять его на воспитание. Что, спрашивается, вышло из этого? Ничего доброго! Он и из своего сословия выбился и к тому не пристал. Ни мужик, ни барин. А что-то неопределённое между ними. Раздвоенный человек, который не может найти своего места, сам мытарится и других мытарит. Эх… Не сумел я сына воспитать. Прости уж, дочка…

Так и уехал старик, сына не повидав. Позже Сергей отписал, что был сильно простужен и что непременно съездит к отцу летом – погостит там с детьми. Написал впервые не припиской к письму, адресованному Тае, а напрямую.

Лидия не лукавила, когда говорила, что не питает недобрых чувств к Тае, но всё же тягостно становилось её присутствие. Тягостно не столько обидой почти истреблённому самолюбию, но тем, что дети были уже достаточно взрослыми, чтобы догадываться о происходящем, и уж, само собой, понимал всё отец. И перед ними было стыдно – и за Серёжу, и за собственное положение.

Этот стыд вряд ли кто мог понять лучше, чем Ляля Аскольдова. О её муже Жорже говорили разное. И в этом разном многочисленные любовницы были отнюдь не самым страшным злом. К примеру, Надёжин и Мария были убеждены в сотрудничестве Жоржа с ГПУ. Как выдерживала всё это Ляля? Какие мысли и чувства терзали её, знала лишь сама она, замкнутая, немногословная, боявшаяся поверять кому-либо сокровенное.

Годы сделали Лялю очень похожей на одну из старых учительниц – высохшая, старомодная, в некрасивых очках, она выглядела старше своих лет и ничуть не заботилась об этом. Казалось, что вся жизнь её происходила лишь по инерции. По инерции каждое утро она приходила в театр, по инерции рисовала эскизы будущих костюмов, по инерции уходила домой, давно утратив чувство дома.

Лидию Ляля встретила приветливо, провела в почти пустой в дневное время буфет, заказала чай с пирожными, сказала перво-наперво, теребя в руках перчатку:

– Я могу поговорить с Жоржем, чтобы он похлопотал… Насчёт вашей семьи.

– Не стоит, спасибо.

Не доставало ещё мешать в дело человека, который, может статься – агент ГПУ. От такой помощи, пожалуй, лишишься последнего права – видеть небо, не заштрихованное прутьями решётки.

– Ясно… Тоже боишься его? – Ляля скомкала перчатку и бросила её на стол, продолжила, не ожидая ответа. – Может, и правильно делаешь. Знаешь, я его целыми неделями не вижу. Рива сказала, что у него роман с какой-то певичкой. Рива знает! Всегда удивлялась, откуда она всё знает? Словно только и следит за чужой жизнью… – она прервалась, снова схватила перчатку. – Если вам что-то понадобится, ты не стесняйся. Деньги… У меня есть…

– Тяжело тебе? – сочувственно спросила Лидия.

– А тебе легко ли? – Ляля закусила губу. – Я, наверное, слабая, прости… Я удивляюсь, как живёшь ты, другие. Среди всего этого… А я не могу так больше! Я уже который месяц зову смерть. Знаешь, вышла недавно на дорогу, и вижу – прямо на меня мчится извозчик. Мне бы отскочить, а я стою и жду. Чтобы он не остановился, понимаешь? Только он, – Ляля горько усмехнулась, – остановился… Кричал на меня непотребно…

– Полно, возьми себя в руки! – Лидия беспокойно смотрела на страдальческое лицо подруги.

– Не могу! Я пытаюсь, но больше не могу… Раньше театр помогал, а теперь исчерпано и это средство. Все прежние знакомые обходят меня стороной. Или же старательно говорят на отвлечённые темы. Даже когда его нет рядом! Неужели они думают, что я…

– Сейчас и при родных-то не обо всём решаются говорить…

– Оставь! Я же всё понимаю… Сама-то ты неужто без опасений пришла? Неужто не рассуждала, что можно мне сказать, а о чём лучше умолчать?

– Если бы я так рассуждала, то не пришла бы вовсе. Я сегодня не в том состоянии, чтобы заниматься подобными играми.

– Прости… Неужто и впрямь доверяешь?

– Да, доверяю.

– Спасибо… Мне ведь даже родная сестра доверять перестала. Потому что я не ухожу от Жоржа. А я не могу уйти! Хотя и понимаю, что ничего не изменится, что он не переродится. Я смотрю на него и мне страшно. Страшно подумать, до чего он дойдёт… Есть ли, вообще, предел человеческому падению… Прости… Я всё говорю о своих бедах, а ведь у тебя самой их не счесть. Скажи, почему всё так? За какие вины мы осуждены так мучиться? Что такого преступного сделала я? Или ты?