Претерпевшие до конца. Том 1

Из дома Тая нарочно ушла чуть свет, чтобы не встречаться с Лидией и остальными домочадцами. Их, вообще, избегала она последнее время. Если Лидия ни единым взглядом не выразила порицания, то в глазах детей и старика-профессора сквозил постоянный укор. Но стыднее всего именно перед Лидией было. И легче бы дышалось, если бы она обвиняла, выгнала из дому. Но этого не происходило, и для Таи становилось невыносимо есть хлеб и жить под крышей человека, перед которым вина её растёт с каждым днём, как снежный ком. После нового письма подобное положение стало невозможным окончательно.

До начала занятий Тая бродила по полюбившимся московским улочкам, побывала на утрене в храме Никола Большой крест, помолилась, чтобы Господь вразумил и её, и Сергея Игнатьевича. В душе её боролось два чувства: счастье обретённой взаимности и страх будущего, страх преступления. Чтобы не случилось его, следовало бежать как можно дальше, заглушить в себе запретное чувство. Но побега, разлуки Тая не вынесла бы. Да и Сергея Игнатьевича оставить – разве не предательство? Сердце велело быть с ним, совесть – бежать прочь.

В этом расколотом состоянии Тая слушала лекции в институте, не слыша ни одного слова из них и не находясь ответить на задаваемые вопросы. Уже не первый раз владела ею такая маята, и именно она была причиной неудов и угрозы провала надвигающихся экзаменов. К экзаменам требовалось готовиться, всецело погрузиться в учёбу, а Тая, открывая учебник, видела перед собой строки писем, затверженных наизусть. И даже предупреждения педагогов не могли отрезвить её. Отрезвить мог лишь один человек, но он-то и звал её теперь, он-то и не давал сосредоточиться на учёбе.

Как ни погружена была Тая в свои переживания, а к середине собрания очнулась, увидев, что к позорному столбу позвали Витю Путятина, лучшего ученика на курсе, добрейшей души и исключительной воспитанности юношу. Витя имел один единственный, но страшнейший «порок» – графский титул. За него-то и расправлялись теперь с ним.

«Графчик», как ласково называли его друзья, был не готов к такому испытанию. Мягкий, тонкий, застенчивый молодой человек, писавший чудные лирические стихи и всё ещё живущий в идеальных грёзах отгоревшего века, как мог он противостоять бульдожьему натиску комсомольских активистов? Те, сменяя друг друга, оглашали «вины» изобличённого «врага». К титулу добавилось «неправильное» стихотворение, неучастие в ряде коллективных мероприятий и ещё какая-то откровенная ложь… Всех более усердствовал «потомственный пролетарий» Васюта, на дух не выносивший «пыльных аристократов» вообще и Витю в частности. Он так и норовил ударить бедного «графчика» по-больнее, унизить как можно сильнее.

Витя не знал, куда деваться. Его благообразное лицо сделалось пунцовым, губы подрагивали, на глазах, которые он старался спрятать, наворачивались предательские слёзы. Вначале он пытался защищаться, объяснять, что его отец даже не был землевладельцем, затем сломлено замолчал, поник, судорожно теребя рукава плохонького, обтрёпанного пиджака, справленного ему матерью на последние гроши.

Тая с изумлением косилась на лица сидящих вокруг. Неужели никто не остановит эту гнусность? Не вступится? Ведь не все в комсомоле состоят, не все дисциплиной повязаны. Нет, молчали. Молчали те, которые вчера считались друзьями, боясь стать следующими. Молчали те, кому наивный, нищий граф, не умевший отказывать, одалживал деньги и не смел по интеллигентности напомнить о долгах. От этого трусливого, безвольного и подлого молчания Таю начало лихорадить. Ей подумалось, что, вот так же беспомощно и беззащитно стоял у позорного столба Сергей Игнатьевич, и никто не поддержал его.

– Ставлю на голосование! Кто «за»?

Трусливый частокол рук… Впрочем, не все подняли, иные воздержались, по-пилатовски умыли руки. Дескать, не причём они…

– Кто против?

Неужто ни единой руки? Собралась с духом Тая: будь что будет!

– Климентьева, ты против? – удивлённо-недобро спросил Васюта. И десятки глаз устремились на неё, похожую на подростка из-за худобы, незаметную прежде студентку.

– Да, я против, – отозвалась Тая, поймав единственный удивлённо-благодарный взгляд затравленных, покрасневших глаз «графчика».

– Так поднимись, выскажи свою позицию, – предложил один из заседавших в президиуме.

Тая легко поднялась:

– У нас на курсе Путятин – лучший ученик. Не просто отличник, а талант, человек, болеющий за своё дело. С нужными знаниями он, может, открытие какое-нибудь сделает, продвинет вперёд нашу науку. Неужто это нашей стране не нужно? А вы его на улицу! А кого оставите? Тех, что без шпаргалки ни одной задачи не решат? И вообще… Закон законом, но в каком законе указано оскорблять человека?

– Да что её слушать! Она сама у лишенцев приживалка! Её саму надо прав лишить!

Как хлыстом по глазам ударили, всколыхнулась Тая: