Преторианцы

Манлия Скантилла решила, что слишком много времени уделено любованию Аннией Корнифицией и приказала привезти молодого поэта Салюстия, которого она недавно слышала на ступенях Пантеона и решила пригласить к себе в дом. Стремительно стареющая Скантилла не отличавшаяся красотой и в молодости, старалась применять как можно больше кремов, румян или белил, но ее кожа все равно оставалась дряблой, и морщины увеличивались с каждым годом, горбинка носа стала выпирать еще больше. Если бы не косметика, бешеная энергия и жажда власти, то – Манлия Скантилла это знала! – Дидий Юлиан совсем перестал бы с ней жить. Она продумала сценарий всего вечера заранее, и посвятила мужа в его аспекты лишь в самых общих чертах. Поэт Салюстий, так патетично читавший поэмы о победах Марка Аврелия над варварами, как нельзя кстати подходил для ее задумки.

Худощавый вихрастый парень лет двадцати, прилично одетый рабами Дидия Юлиана в чистую, красивую тунику, немного надушенный и заранее угощенный бокалом вина, выступил перед собравшимся обществом. Салюстий сказал, что его отец воевал во II Италийском легионе и, когда Марк Аврелий скончался, он вышел в отставку, признал сына своим наследником и все подробно рассказал об этой тяжелой войне с варварами. На основе рассказов отца Салюстий и начал писать героические стихи.

Все благосклонно отнеслись к молодому таланту и стали внимательно слушать. Арфисты ловко подстроились под темп и настроение стихов и начали подыгрывать Салюстию. Парень читал наизусть очень самозабвенно, патетично. Обладая хорошей дикцией, он ловко проходил не совсем удавшиеся строки. Его образный, яркий язык воочию вызывал в воображении лавины несущихся германских всадников и крепко стоявшие под их натиском железные римские легионы. Ближе к середине поэмы слушателям стало ясно, что Салюстий зачитывался Гомером и представил войну римлян и варваров как сражение римских богов против злобных лесных божеств германцев. Несмотря на то, что поэзия Салюстия оказалось почти идеальной, поэма была слишком длинной и гости начали уставать слушать, переключаясь на еду и небольшие разговоры с соседями по столу. Дидий Юлиан заметил охлаждение интереса слушателей и хотел было приказать парню заканчивать чтение, но Манлия Скантилла остановила мужа.

– Ты же видишь, гостям надоели стихи, какими бы хорошими они не были, – сказал Дидий Юлиан. – Я бы не хотел никого утомлять, а то станут говорить, что сенатор Юлиан закармливает всех поэзией, так что от нее начинает тошнить.

– Подожди немного! – ответила Манлия Скантилла. – Я велела Салюстию включить в свою поэму строки о твоем участии в той войне.

– Серьезно? Зачем?

– А зачем вообще ты собрал у себя всех этих людей? Не для того ли, чтобы напомнить о себе, произвести впечатление, чтобы в будущем у тебя оказалось больше благосклонных сторонников, когда…

– Тише, тише, жена. Хорошо бы спросить у Салюстия, когда у него будет отрывок про меня.

Манлия Скантилла поднялась из-за стола и, подойдя к поэту, тихонько спросила его. Салюстий, вошедший в раж своего повествования, даже не сразу откликнулся на вопрос госпожи. Когда же до его разума, затуманенного кровавыми водами Данубия, по которым плыли тела погибших, дошел смысл вопроса, он резко остановился и немного растерялся. Гостям показалось, что наконец-то все закончилось, и они зааплодировали, тут же перейдя к собственным разговорам.

– Этот отрывок еще далеко впереди, – растерянно сказал поэт.

Манлия Скантилла посмотрела на него с ненавистью и злостью.

– Ты идиот, Салюстий! – прошипела она ему на ухо. – Я доверилась тебе, а ты сделал все плохо.

– Мои стихи плохи? Но ведь они всем понравились! – удивился поэт. – И тебе, госпожа, они понравились, иначе бы ты не пригласила меня.

– Твои стихи плохи, дурак, потому, что строки о моем муже ты засунул так далеко, что до них никто бы не смог дослушать твою поэмку!

– Но ведь ты, госпожа, велела мне написать их и вставить, но не уточнила, в какое конкретно место.

– А сам ты не мог догадаться? Думаешь, здесь так много любителей поэзии, что ее готовы слушать часами? Наши гости не ради стихов пришли в дом моего мужа! Ты все испортил, Салюстий! Видишь, гости утратили интерес, теперь глупо опять начинать чтение! Убирайся, получишь от моего казначея в вестибуле лишь половину обещанной тебе суммы.

Улыбаясь гостям, Манлия Скантилла увела погрустневшего поэта. Ее план сегодняшнего пира начинал рушиться, однако она рассчитывала и на другие его пункты.

Ливия многозначительно посмотрела на Александра, но муж только пожал плечами. Он не знал, как начинать расспрос, пока не было для этого никаких предпосылок.

– Как вам понравился поэт Салюстий? Он хоть и имеет одно имя с нашим знаменитым историком, однако его поэтическое изложение исторических событий уступает трудам Гая Салюстия Криспа, – обратился к чете подошедший сзади сенатор Марк Силий Мессала.

Зрелый, широкоплечий, с открытым прямым взором, Мессала держал золотую чашу, полную белого цекубского вина.