Прежде чем иволга пропоет

Потом Ясногородский отыскал еще одну школу верховой езды. Отчего-то состоятельные родители очень любили пристраивать туда своих отпрысков! В большом теннисе мне не слишком повезло, там играли всерьез и увлеченно, им было не до трепа со случайными подружками. А вот в «Школе юных леди» было раздолье! Столько скучающих бездельниц я еще нигде не встречала. За главную у них оказалась тетка с манерами бандерши и внешностью прожженной аферистки. Ей разве что золотых зубов не хватало! У меня в голове не укладывалось, как мамаши могли доверить эстетическое воспитание своих отпрысков такому чуду-юду, но Ясногородский только посмеялся надо мной.

– С этими людьми чем грубее, тем эффективнее, Дина. Они уверены, что дурят всегда кого-то другого, глупого, никчемного и не знающего жизни, а уж они-то ее, разумеется, изучили со всех сторон! Идеальный клиент для мошенника – тот, который убежден, что его нипочем не обмануть. Самодовольство пагубно. Читай О. Генри, в «Благородном жулике» все разжевано.

И я читала О. Генри.

Меня беспокоило, что рано или поздно хлебные места, с которых мы собирали крошки на пропитание, закончатся. Но Леонид Андреевич успокоил меня:

– С твоими способностями мы всегда найдем, чем заняться. Не думай об этом. Лучше трать деньги с радостью.

Легко сказать!

На что?

Я покупала самые дорогие материалы для рисования, но, по совести сказать, работа с обрезками картона доставляла мне ничуть не меньшее удовольствие. Леониду Андреевичу не очень нравилась моя умеренность. «Молодая девушка должна уметь жить широко и со вкусом!»

В конце концов, чтобы успокоить его, я придумала, будто коплю на квартиру. Ясногородский обрадовался.

В декабре на меня что-то нашло. Какое-то безумие, не иначе. Я стала постоянно думать о матери – скучает ли она по мне? Переживает ли? Ей ведь по-прежнему ничего не было обо мне известно. Я воображала, как она терзается, как ходит по квартире из угла в угол (хотя это было совершенно не ее в характере, скорее она устроилась бы за кухонным столом и тяжело, долго накачивалась дешевым портвейном). Мне казалось, она посылает запросы во Вселенную, а я их слышу. «Дина, где ты? Ответь, Дина!»

И всякое подобное слезовыжимательное.

Это я сейчас такая умная. А тогда я действительно проревела пару ночей, вслушиваясь в ее далекий зовущий голос. Октябрина по утрам так внимательно разглядывала меня, что я засомневалась в ее плохом зрении.

Самое смешное, что вовсе не нужно было надрываться и орать в ноосферу, пытаясь докричаться до потерянной дочери. Достаточно было набрать телефонный номер, который у меня не менялся все это время, или написать смс.

Но я придумывала десятки причин, почему матери было трудно это сделать. У нее украли сотовый, а мои контакты были только там! Она мучается, потому что обидела меня! Ее гложет чувство вины, и она твердит себе, что без нее мне лучше! Кто-то рассказал ей, что я вышла замуж и уехала в Новую Зеландию!

В декабре, перед Новым годом, я решилась. Взяла толстенькую пачку денег, только что выданную Ясногородским в честь завершения очередной авантюрной комедии, и притащилась к нашей квартире.

Руки у меня так тряслись, что я попала по кнопке звонка лишь с третьего раза.

Открыл дядя Валера.

Несколько секунд хмуро смотрел на меня, не узнавая, и вдруг заулыбался:

– Ты глянь, кто вернулся!

Он как-то постарел за эти десять месяцев. Щеки обвисли, и теперь он был похож не на ленивого кота, а на старого игрушечного леопарда с вытершейся шерстью.

– Здравствуйте, дядя Валера!

Он отодвинулся, собираясь впустить меня, и тут за его спиной показалась мать. Она точно так же, как он, некоторое время глядела на меня, не узнавая, но когда я уже открыла рот, чтобы выпалить: «Мама, это же я», она равнодушно спросила:

– Чего надо?

Я опешила, а мать продолжала:

– Денег пришла клянчить?

Верхняя губа у нее вздернулась в презрительной гримасе. Но самое главное – она стояла за дядей Валерой, как бы подпирая его сзади – маленький гранитный булыжник, не дающий рассыпаться почти раскрошившемуся валуну, – стояла сзади и перегораживала вход в квартиру. Дверной проем был заполнен дядей Валерой, и он не смел отступить, будто боялся, что его укусит змея.

Я засуетилась. Достала пачку денег. Сунула матери в руки, не глядя.

Она приняла их спокойно, равнодушно, словно я вышла за хлебом пять минут назад и вот вернулась с батоном.

Дядя Валера при виде пятитысячных мигом очнулся.

– Дин, может, того, голодная? – прогудел он. – Поужинать сообразим…

– После шести есть вредно, – жестко сказала мать. – Пускай фигуру побережет.

Она сделала неуловимое движение, и дверь закрылась. Последнее, что я увидела, – виноватые, как у собаки, глаза дяди Валеры.

Почему-то, спускаясь по лестнице, я думала не о матери, а о том, протирает ли он свою гирю или она так и пылится посреди комнаты – день за днем, день за днем.

В феврале я устроилась «подружкой» в очередное богатенькое семейство.