Прежде чем иволга пропоет

К тому времени эти люди мне изрядно осточертели. Большинство родителей не запоминало моего имени и не узнало бы меня, вздумай я сменить прическу. Я была для них одной из многих, развлекавшей их ребенка.

В каком-то смысле все они казались мне ненастоящими. Как Энджи и Крис из телевизора. Раз за разом я попадала в чужие пьесы, двигалась среди актеров, подыгрывала им, бросала реплики, ни на секунду не забывая, что вскоре уйду за кулисы в реальную жизнь.

Ясногородский повысил мой статус до «партнера». Конечно, это была не более чем шутка, но я каждый раз расцветала, слыша ее. На моих доходах «партнерство» не отразилось, но это и не имело значения.

Второго февраля любящий отец привез пятнадцатилетнюю Кристину в студию современных танцев. Студия, как объяснил мне по дороге Ясногородский, была не из простых: ее открыла известная балерина, прима, чье красивое лицо смотрело на вас с рекламных плакатов, из телевизора и с первых полос газет, освещающих жизнь звезд. Наша звезда светила всем путникам, но особенно выделяла платежеспособных.

– Что продает студия? – спросил Леонид Андреевич и сам себе ответил: – Чувство причастности к великому. Балетом там и не пахнет, разумеется, и у них хватает совести или, может быть, осторожности не называть себя «Балетной школой».

– Почему осторожности?

– Заклюют. Прошу тебя, не переусердствуй с занятиями – партию в «Жизели» тебе все равно не станцевать, для этого нужно было начинать на двенадцать лет раньше.

Он намекал на тот случай, когда я в азарте теннисного матча рванула к мячу, грохнулась и потянула лодыжку. Две недели пришлось хромать, и за это время девчонка, которую я наметила своей целью, сменила клуб и растворилась бесследно.

– Буду танцевать как Буратино, – пообещала я.

Но выяснилось, что вакансия Буратино занята.

Длиннорукая и длинноногая девчонка, словно собранная из палочек-веточек, вызывала смешки у всей нашей группы. Она не обижалась: растягивала в улыбке широкий лягушачий рот, отвешивала шутливый поклон, и крутые черные кудряшки падали на лицо. Волосы у нас должны были быть убраны в пучок – мы все-таки кое в чем косили под балетных, – но ее пучки постоянно рассыпались, резинки лопались, а шпильки вылетали, точно пущенные из рогатки.

Выворотности у нее не было никакой. Как и прогресса. Но занималась она неутомимо, с удовольствием, повторяя, что если долго мучиться, все получится, и преподавательницы старательно отводили от нее взгляды, а иногда даже находили в себе силы похвалить.

Заезжал за ней не водитель, а отец: налысо бритый здоровяк с глазами-щелочками, приплюснутым носом и толстыми складками красной кожи, лежавшей на загривке, как тесто.

Я провела предварительный отсев кандидатур. Первыми были выкинуты те, кто жил в квартирах. Ясногородский предпочитал загородные коттеджи.

Затем настала очередь девчонок, с которыми трудно подружиться.

Напоследок я вычеркнула тех, о ком сложно было собрать информацию. Скрытные мышки, шушукающиеся с себе подобными. У них не выяснить, кем работает любимый папочка и сколько месяцев в году они проводят на курортах Коста-Брава.

Как-то само получилось, что осталась только Лиза Гурьева – та самая буратинка.

Они жили в поселке на берегу Грачевки. Как по мне, хуже места не придумаешь: в двух шагах МКАД, а от реки никакого толку – и не искупаться, и не полюбоваться. Да и лес вокруг условный. Но Леонид Андреевич, услышав название поселка, уважительно пошевелил бровями.

Дом был большой, светлый, безалаберный и шумный. В день знакомства мне показалось, будто в нем обитают не четыре, а сто сорок четыре человека. Младший брат Лизы, шестилетний Тимофей, осваивал музыкальные инструменты; он изображал человека-оркестр и играл на укулеле, флейте и свистелке. Лысый папа раз в пять минут хлопал дверью и громко требовал тишины, а затем мама хлопала дверью и требовала, чтобы папа перестал требовать тишины.

По диванам ходила черно-белая кошка Ушанка.

– Это ее папа так назвал, – пояснила Лиза. – Сказал, что если она будет игнорировать лоток, имя станет ее судьбой.

Кроме кошки, к Гурьевым в разное время прибились три дворняжки: Масяня, Джуля и Волчок. У Масяни не хватало задней ноги, у Джули – ушей, а Волчок то ли родился без хвоста, то ли потерял его в боях. Лизина мама говорила про них: «Парад инвалидов», а Лизин папа – что из троих ни на что не годных псов можно было бы собрать одну нормальную собаку.

Членом семьи считался также робот-пылесос по кличке Веник. Его ругали за плохо вычищенный пол и жалели, когда он не мог найти выход из комнаты.

– Дурик ты слепошарый, – ласково говорила мама Лизы, Марина, вынося его на руках.

Гурьев-старший, сам того не зная, чуть было не загнал меня в ловушку. За первым совместным ужином стал расспрашивать о моей семье, а я так отвыкла от искреннего интереса к себе, что забыла, о чем собиралась врать. Смутилась, покраснела, уронила ложку… Мямлила что-то, как дура! Еще минута – и меня раскусили бы, но Марина перевела разговор на другое.