Прежде чем иволга пропоет

– Соседка у нее цветы поливает. Встревожилась. Говорит, у них не было договоренности о точных сроках ее возвращения, но вроде как собиралась до двенадцатого приехать. Позвонила ей при мне – телефон выключен. С семьей твоя Рыжкова отношений не поддерживает. Фрилансер. Соседка обещала поставить в известность, если что-то изменится.

Убрав телефон, Бабкин застыл на месте. Таким его и увидел издалека Макар, бегавший в коттедж, чтобы проверить детей.

Он замедлил шаг.

– Домой не возвращалась, – неохотно сказал Сергей то, что ему уже было известно.

Макар кивнул с непроницаемым лицом. Обвел взглядом коттеджи.

– Позвони Беспаловой, – попросил он.

– Зачем?

Илюшин повернул голову и молча посмотрел на него. От этого взгляда Бабкин дернулся, зачем-то отошел на несколько шагов и нашел в списке контактов Татьяну.

«Абонент временно недоступен».

Он пошел еще дальше, в сторону леса, крепко прижав трубку к уху, и сморщился, как от зубной боли, когда услышал плаксивый голос.

– Алло! Алло!

– Здравствуйте, Павел Семенович.

– Сергей, почему Танечка не приезжает? Столько времени прошло! Мы не можем без нее, поймите вы! Она здесь нужна! Семья страдает!

Павел Семенович взывал к Бабкину, приводя аргументы, которые должны были заставить сыщика как можно скорее уговорить его жену вернуться, а тот стоял, опустив сотовый, и смотрел издалека на Илюшина, который опять все понял раньше, чем он.

Глава 13

Сыщики

Илюшин мерил комнату шагами, Бабкин следил за ним тяжелым взглядом. Эта привычка Макара всегда его утомляла. Слишком много энергии; так лежачий камень мог бы нервничать из-за ручья, который отчего-то непременно пытается затечь под него, презрев народную мудрость.

Они сделали все, что могли. Оставалось ждать завтрашнего дня.

Илюшин ускорился. Бабкин подозревал, что однажды он, как парень в клипе «Pump It», нарушит законы притяжения и побежит, впечатывая кроссовки в грудь окружающих.

– Помогает? – не выдержал он.

– Помогает что?

– Вот это твое мельтешение? Думать помогает?

– Помогает думать, что думаешь, – ответил Илюшин, не останавливаясь. – А это само по себе помогает думать.

Тьфу, лучше бы не спрашивал.

Под ритмичный звук шагов он незаметно для себя задремал в кресле. Когда открыл глаза, Илюшин сидел на полу в окружении маленьких, в пол-ладони, листочков.

– Представляешь, здесь даже тетрадей нет, – сказал он, не поднимая головы, – не говоря уже об альбомах. Пришлось раздраконить блокнот.

Бабкин подвигал затекшей шеей. Присмотрелся к каракулям Макара.

Уже то, что Илюшин взялся за рисование, говорило ему о многом.

– Как мы могли проворонить, что Беспалова не вернулась домой, – вырвалось у него.

– Мы не должны были отвечать за ее безопасность, – ровно сказал Илюшин, не прекращая раскрашивать маленький шарик с рожками. – Только за то, чтобы найти. Мы ее нашли. Фото отправили. Все.

– Я должен был в тот же день, как она уехала, позвонить ее мужу!

Он знал, почему не сделал этого. Павел Семенович высасывал его, как пиявка, но пиявка, стыдящаяся своего поведения, – что было в сто раз хуже, потому что лишало Сергея морального права двинуть ему по присоске.

Картинки Илюшина что-то ему напоминали. Бабкин наклонился, морщась от боли в затылке, и вдруг понял, что это карты.

Каждого персонажа рассекала пополам тонкая линия. Кое-кто состоял из двух вертикальных половин, а не горизонтальных. Он узнал Беспалову: ветвистое дерево, женщина-энт – с одной стороны ветви без листьев торчат обрубками. Черемуховая врушка была изображена с лисьими ушами; нижняя часть – лиса в красном колпаке с бубенцами. «Почему колпак?» Он вспомнил: джокер из карточной колоды. Может играть за любую карту.

Всех прочих он не распознал. Подозревал, что шарик с рожками, с зеркальной стороны отрастивший длинный хвост, – это Тимур, но уверенности не было.

Сергею стало стыдно. Макар работал. Как бы его действия ни выглядели со стороны, Бабкин знал лучше, чем кто-либо другой, что это часть расследования.

Что-то происходило в светлой голове Илюшина, когда он брался за карандаш. Бабкину этот уровень осмысления действительности был недоступен, и к рисованию Макара он подсознательно относился как к камланию в отсутствие бубна. В экстаз Илюшин не впадал, но он определенно менялся. Словно перед ним возникал котел с то ли живой, то ли мертвой водой, и, окунувшись в этот котел, участники событий выходили из него в новом обличье. Это была не карикатура, не квинтэссенция, не утрированная до предела черта, определяющая характер, – скорее, ассоциация, и в попытке нащупать, выявить эту ассоциацию Илюшин мог провести не один час. Пока очередной бедолага варился в бурлящем котле, Макар отрешенно намечал что-то на листе, какие-то закорючки, не имеющие смысла, цепляющиеся одна за другую. Сергей знал, что его можно отвлекать, – уж если Илюшин поджег воду под котлом, его не выбьешь из нового состояния, – но старался этого не делать. Это было единственное доступное ему проявление поддержки.

Как-то раз он задумался, в каком образе Макар изобразил бы его самого, и понял, что ему не хочется знать ответ.