Прежде чем иволга пропоет

– Много времени потерял на раздумья, – с сожалением сказал Кирилл, бросив взгляд на таймер. – Не успеет.

Он не стал упоминать, что приготовил для Сергея кое-какие сюрпризы. Недомолвка была только проявлением заботы. Кириллу не хотелось, чтобы Илюшин потерял лицо перед смертью.

Татьяна

В шесть утра Мышь не явилась. Не стукнул навесной замок, не щелкнул ключ. Татьяна сначала удивилась, потом забеспокоилась. Некоторое время она прислушивалась, не донесутся ли снаружи торопливые шаги, но, не дождавшись, принялась за разминку, пытаясь сосредоточиться на упражнениях.

Все в порядке. Девчонка могла проспать, могла напиться, могла и вовсе уехать и бросить свою жертву издыхать в сарае… Татьяна повторяла себе, что ничего странного в происходящем нет.

Тишина нервировала все сильнее.

Снаружи голосили птицы. Ей не хватало свежего воздуха – девчонка, прибегая рано утром, всегда открывала дверь и оставляла распахнутой, время от времени высовываясь наружу, в точности как зверек из норы, проверяя, не идет ли кто… Прежде Татьяна полагала, что Мышь боится свидетелей. Опасается, что кто-то может наткнуться на ее маленькую импровизированную тюрьму.

Но сейчас у нее впервые зародились сомнения. Что, если она все поняла неправильно? Если в действительности ее держали взаперти, потому что пытались защитить?

Но от кого?

Тревога зазвенела как будильник: вставай, Таня, давно пора просыпаться, ты спишь, Таня, твоя голова занята снами, возвращайся к реальности, скорее, скорее!

Татьяна с трудом поднялась (голова отозвалась болью, но уже не до черноты в глазах, будто не всерьез), потащилась к выходу. Нужно выбираться отсюда. Она оценивающим взглядом окинула дверь, будто могла на глаз определить ее стойкость. Толкнула плечом – сначала слегка, только примеряясь, затем посильнее. Быть может, будь она здорова и крепка, как прежде, у нее что-нибудь и получилось бы, но сейчас… С таким же успехом бабочка могла биться в закрытое окно.

«Я тебе не бабочка», – зло сказала Татьяна, обращаясь неизвестно к кому.

Где она? Куда пропала девчонка, черт бы ее побрал?

И как отсюда выбраться?

Подкоп? Смешно. О подкопе нужно было думать раньше, да и нечем здесь рыть, она давно изучила все, что свалили в сарай. У двери прислонен мольберт, под ним на полу лежат коробки с красками… В старом мультфильме мышонок рисовал на стене вход в норку и удирал в спасительную темноту от кота, преждевременно торжествовавшего победу.

Хорошо быть мышонком из старого мультфильма.

Держась за стену, она обошла сарай по периметру, пробуя выдавить наружу доски. План побега, который Татьяна обдумывала раньше, подразумевал, что основным препятствием станет Мышь, и все идеи сводились к тому, как нейтрализовать девчонку, чтобы случайно не убить ее или не покалечить. Кто бы мог подумать, что Мышь вычтут из уравнения и придется что-то решать без нее.

Плохо. Она, оказывается, свыклась с ней за эти дни – настолько, что со смешком диагностировала у себя стокгольмский синдром. Во всяком случае, мысль о том, что случилось с девочкой, занимала ее куда больше, чем опасение за свою жизнь.

Где эта маленькая психованная стерва?

Нервная мышка, аккуратно протиравшая ее тело влажной губкой; никогда не выказывавшая брезгливости; дувшая на горячий суп, прежде чем поднести ложку к ее рту; говорившая ей с неловкостью, как опоздавший подросток: «Здрасьте. Завтрак прибыл».

Доски не поддавались. Инструмент бы, хоть самый простенький… Татьяна с завистью вспомнила домик лодочника. Уж с ломиком или стамеской она бы справилась.

Время играло против нее. В детстве на циферблате часов в ее комнате деления были нарисованы изумрудно-зеленым, – цвет молодой травы в мае, – и она представляла, что стрелка крутится по полю. Теперь травинки минут обращались в сено; они вспыхивали и сгорали на ее глазах, и циферблат уже плавился и тек, как воск, как знаменитые часы Сальвадора Дали. Рациональный, приземленный ее ум никогда прежде не подкидывал ей подобных фантазий. Татьяна испугалась.

Обычно страх парализовал ее. Но в этот раз подстегнул, как кнут.

«Дверь – отбрасываем. Стены – не годятся, пол – не годится».

Она задрала голову и уставилась на щели, на которые смотрела, не видя их, день за днем.

Бледные лезвия света полосовали сумрак на серые лоскуты. Самое широкое лезвие было над ней.

Татьяна несколько секунд смотрела на него, прищурившись. Повернула голову, разглядывая прислоненную к стене металлическую букву «А» высотой в человеческий рост.

Она не ожидала, что стремянка окажется такой тяжелой. Дотащив ее, Татьяна вынуждена была сесть, чтобы отдышаться. В голове взрывались фонтанчики боли, но она отмахнулась от них. Не до того.

Минуты, ставшие острыми, как зубочистки, вспыхивали и исчезали – только микроскопические кучки пепла оставались на их месте.

Татьяна тяжело поднялась, проверила устойчивость лестницы и вскарабкалась на самый верх.