Прежде чем мы проиграем (СИ)

Гермиона вздрагивает, замирая и позволяя сделать всё, что ему хочется. Его движения легки, умелы и точны, — они не дают воспротивиться снова, не дают отстраниться, не дают побороть искушение и потушить вспыхнувшее желание, — он чувствует, как она начинает дрожать и непослушными пальцами медленно подниматься к плечам, оголяя их и также спуская рубашку вниз.

И это ужасно приводит в азарт, вызывая хищную улыбку на губах.

Том вонзается зубами в её нижнюю губу, медленно и сладко тянет на себя, сверкая белизной, которая приобретает дьявольский оттенок, пугающий, но притягивающий к себе, и Гермиона не может отвести взгляда. Он ощущает исходящую от неё взволнованность и жгучее любопытство, которое заставляет её играть в эту игру, где Том до умопомрачения, до безумия, до беспамятства сводит с ума. Он чувствует её, как никогда сильно, и ему это всё слишком нравится.

В его ладонях она начинает дрожать ещё сильнее, как только губы плавно спускаются вниз и впиваются в шею, — Гермиона издаёт шумный судорожный вздох и полностью подчиняется выгибающим её рукам, телом прижимаясь к груди, а голову запрокидывая на спинку дивана, полностью обнажая шею, где Том, как властелин, начинает рыскать и завладевать каждым сантиметром, ладонями спускаясь к застёжке лифа за спиной. Ещё немного и она остро чувствует, как спадает одежда и обнажается грудь, отдаваясь сначала холодному воздуху, совсем не отрезвляющему, а потом горячим ладоням, от прикосновения которых Том буквально слышит, как её внутренний голос кричит в беспамятстве от неизведанного ранее касания. Губы спускаются ниже, по ключице к груди, и накрывают своей мягкостью, сначала нежно обхватывая сосок, а затем умело дразня.

Тишину пронзает глухой тянущийся стон, и непослушные пальцы тут же больно вонзаются ему в волосы, сминая их. Её пронзает невыносимое тепло, лавиной обрушившееся и топящее её в горящем вулкане, из которого, казалось, не выбраться живой. Её чувства пронзают Тома насквозь, вызывая безудержное желание обладать этим жаром, вытянуть из неё всё, что в ней есть, без остатка. Ему хочется постоянно чувствовать эту дрожь обнажённого тела в руках, так сладко манящую своей невинностью и искушённым любопытством.

Его губы невыносимо терзают, заставляя сладострастными стонами нарушать тишину, и ей хочется избавиться от этой пытки: безумной, пьянящей, что выводит на грань.

Поднимается выше, находит пересохшие губы и играючи ласкает своими, вырисовывая контур по изгибу уголков, а затем проникает внутрь, уверенно переплетая языки, и выпускает магию, которая проникает в податливое тело, приводит в лихорадочную дрожь и начинает дрожать сам, сгорая от желания.

Он накрывает её своим телом, опускается рядом, жадно рыскает всюду и спускается к животу, чувствуя, как от его касаний он начинает дёргаться, а с губ Гермионы срываться тихий стон. Ладонь быстро спускается к бедрам и задирает юбку, стремительно спуская чулки, затем касается мокрого нижнего белья, и Том понимает, что она буквально на глазах начинает сходить с ума.

Её руки тянутся к ремню, расстёгивают его и штаны, лишь на секунду касаются его желания, и в этот момент он больно прикусывает ей губу, пропадая во всех оттенках цветов и тонах звуков.

Как в порыве безумия, он подрывается, одним резким движением спускает вниз юбку и нижнее бельё, опускается к ней и мгновенно входит, отдавая свой глухой протяжный стон, потонувший в треске тока, Гермионе в губы и ловя её болезненный крик.

Она начинает брыкаться, пытаясь отстраниться, не сдерживая надрывный стон, испытывая шок, но Том неумолимо снова движется ей навстречу, заставляя её распахнуть широко глаза и неотрывно смотреть в ослепительный, как молния, свет зрачков.

— Том… — жалостливо умоляющим тоном произносит его имя, умоляя прекратить пронизывающую боль, прекратить болезненную муку, но трясущимися ладонями тянется к шее за жизненно важным теплом, тянется губами к его, в надежде получить противоядие.

И он делает ещё несколько болезненных толчков, не сдерживая сладострастный стон, пропадая в нестерпимых ощущениях, сверху вниз надменно смотрит в испуганные глаза и даёт плавящее тепло целиком ей, выплёскивая незримые потоки, плавящие Гермиону, словно в раскалённом до жидкого состояния металле.

Она кричит и стонет, задыхается и с дикой яростью сдавливает и царапает ему кожу на груди и плечах, умоляет то убить её, то продолжать пытать. Она теряется в спектре невыразимых ощущений, в смеси невозможной боли и нестерпимого сладкого желания, кусает ему до невыносимой боли губы, пронзает клыками до крови, улавливая тяжёлое дыхание и надрывно кричит ему в глотку, не сдерживая слёзы. Плавящее тепло постепенно заставляет неумело двигаться навстречу, глотая в себе и переживая тупую, тянущую боль, которая медленно уступает проникающему в кровь сладкому яду, отравляющему её полностью, пропитывая всем существом Тома: его жаром, его чувствами, его стонами и рваным дыханием, его желанием обладать ею, выпить её сосуд до дна, его потребностью разбить её на куски и впитать все частички души и магии.