Прежде чем ты узнаешь мое имя

Когда он спустился на камни, когда подошел ко мне под проливным дождем и сказал: «Милое местечко, не правда ли?», я не столько испугалась, сколько насторожилась. Я заметила его интерес ко мне и сразу осознала, что теперь отвечаю за то, во что этот интерес выльется. Я знала, что мне следует отвечать на его ухаживания осторожно, что моя реакция определит, захочет ли он устроиться рядом или повернуться и оставить меня в покое, чего я от него и хотела. Вот о чем я думала, как раз перед тем, как он материализовался из пелены дождя. Я думала о том, что на самом деле свобода и безопасность – одно и то же. Было чуть больше половины шестого утра, воздух вокруг меня вибрировал и ветер свистел. Я сняла свою парку, чтобы прикрыть фотоаппарат от дождя, так что мои руки были открыты, выставлены напоказ. Стук дождевых капель и ледяной воздух бодрили. Я не спала, наблюдая, как просыпаются здания на другой стороне Гудзона, как на фоне темного неба одно за другим загораются окна. Я размышляла о свободе и безопасности, о том, какой независимой я стала. Нить, тянущая меня обратно к мистеру Джексону, наконец-то ослабла, если не оборвалась совсем.

Когда тем утром мой бывший любовник, явно все еще не до конца проснувшись, ответил на звонок, я сначала молча слушала, как он снова и снова повторяет «Алло?», пока, наконец, он не выдохнул мое имя.

– Алиса? – Его голос звучал устало. – Это ты?

– Прости, что забрала камеру твоей мамы, – сказала я в ответ и услышала еще один вздох, прежде чем мистер Джексон спросил, откуда я звоню.

Оглядывая свою спальню в квартире Ноя, я видела свою новую жизнь: брошюры школы фотографов на комоде, чистый набор стикеров для заметок, ожидающих, когда я что-нибудь напишу, книга об обычном поведении собак, фиолетовые кроссовки у подножия моей кровати, носками направленные к двери. Снаружи я услышала раскат грома, похожий на звук поезда, и сквозь приоткрытую занавеску увидела туманное оранжево-голубое грозовое предрассветное небо.

– Из дома, – ответила я, зная, что это такая же правда, как и все, что я когда-либо говорила.

Секунды, минуты я ждала, пока мистер Джексон спросит, все ли со мной в порядке. Я ждала, что он сосредоточится на прошлом месяце, когда я отсутствовала, начнет расспрашивать об этом, но вместо этого он молчал. И тут я поняла, что он не хотел знать, где я.

– Мне нужно идти, – сказала я наконец. – Я просто хотела дать тебе знать, что я жива.

Его затянувшееся молчание было волной правды, готовой обрушиться на меня.

Я повесила трубку.

Именно это длинное молчание вытолкнуло меня за дверь, в раннюю утреннюю бурю. Мне нужно было пространство, в котором я смогу вытянуться в полный рост после того, как наконец увидела, какой маленькой он пытался меня сделать. Все это время, проведенное с мистером Джексоном, я была под контролем. Он никогда не давал мне возможности совершать ошибки, понять, кем я была на самом деле. Он хотел, чтобы я вела себя так, как устраивало его, и даже больше, – чтобы мое поведение сохраняло его представление обо мне. Какое-то время такой любви для меня было достаточно.

Но не теперь.

Свобода тогда означала вырваться из этих ограничений раз и навсегда. Вот когда мое сердце замедлилось, а мир расширился. Шагая к парку, я ничего не боялась. Моя новая, головокружительная свобода была рукой на моей спине, что подталкивала меня к воде. Мимо выщербленных деревянных загонов для собак, куда я приводила щенков в погожий день, и пустых, превратившихся в грязное месиво, спортивных площадок, которые летом кишели людьми. Я поворачивала лицо к дождю, затем так же быстро, когда вода обжигала мне щеки, отворачивалась от него. Я чувствовала электричество в воздухе, прежде чем молния снова прорезала небо, а гром отзывался эхом вслед за ней. Я знала, что была такой же дикой, как этот шторм, такой же полной сил. Запечатлеть эту непогоду значило бы подарить фотошколе мой автопортрет, показать им, каким фотографом я намереваюсь стать.

А потом незнакомец начал спускаться по камням, направляясь прямо ко мне. Уставившись на мои голые руки, он ткнул в мою сторону потушенной сигаретой и спросил, нет ли у меня огонька. Должно быть, все произошло из-за того, как я слегка покачала головой, или из-за того, как снова обратила свое внимание на Leica. Моей последней ясной мыслью, когда я смотрела в этот маленький видоискатель, было то, насколько молнии напоминают кровеносные сосуды. Вены, разветвляющиеся по небу.

А потом именно он, а не молния, расколол меня надвое.