Президенты RU

Вторая фраза, которая еще раз это иллюстрирует (я ручаюсь тут за каждое слово). Это было, когда он меня пригласил после того, как я назвал путинской провокацией арест Гусинского и сказал об этом публично. Он меня пригласил в понедельник. И была очень характерная фраза, которую я услышал и повторял про себя (она просто звучит у меня в голове). Он чаем меня поил в Кремле и говорил: «Понимаете, Сергей, нам надо думать, что сделать для России. Ведь я достиг всего, чего хотел, и даже того, чего не хотел. В общем, я же не очень стремился. Понимаете, второй срок гарантирован. Ну, еще какая-нибудь антитеррористическая операция – и второй срок решен». Когда вы говорите, что вы за него голосовали; что он на вас опирается, а вы – на него… Вы очень наивные люди в этот момент. Я не хочу разрушать вашу невинность и вашу наивность. Но когда вы совсем воспарите в единении, в соитии с Путиным, в этот момент подумайте, что думает он о вас.

На экране крупным планом был Доренко; к кому именно он обращался – не знаю. Микрофон, однако, потребовала Дружинина. Она была сильно возмущена, голос звенел, гнев она не скрывала.

ДРУЖИНИНА. Это такое благо, что я сейчас вас вижу визуально! И могу вам сказать: какое благо, что вы поставили вовремя точку! Потому что я думала, что через секунду вы скажете, что вы ходили с Путиным в писсуар и какого цвета у него плавки! (Гром аплодисментов.) Вы просто ведете себя неприлично! А мнение большинства учитывается всегда!

Когда шум утих, микрофон достался отцу Александру. Не вступаясь за Доренко, священник возразил даме только на последнюю фразу.

Отец АЛЕКСАНДР. Такие важные вещи, как символика, – их нельзя принимать большинством голосов.

С этой простой и верной мыслью опять начали спорить, опять закричали о гимне, о Глинке…

Было непонятно: они что? – не заметили доренковского сообщения про «еще одну войну» ради гарантированного срока? Или – побоялись заметить?

Дружинина, давая отповедь Доренке, выглядела очень достойно. Она гневалась, но держала себя в руках, произнести грубые оскорбительные слова себе не позволила, помнила, что кругом люди, что прямой эфир – миллионы зрителей. Она отхлестала нашкодившего, наградой ей были бурные аплодисменты, смех…

И никто не заметил подмены.

Разве Доренко рассказывал о личном? Нет, он говорил о важнейших государственных вещах. Но вместе того, чтобы разобраться в его сообщении, на него опрокинули писсуар, отмахнулись, забыли и пошли дальше.

Доренко выпороли не за то, что сказал, а зачем, мол, выдал?

А зачем Путин все это говорил?

Это же извращение умов: поносить того, кто сообщил о преступлении, а самого преступления не замечать.

Опыт есть. Поносили Сахарова, Солженицына (и многих еще) за то, что они говорили о преступлениях власти. Преступниками называли именно тех, кто разоблачал действительные преступления. «Агенты мирового империализма», «мирового сионизма», «литературные власовцы», «выродки», «отщепенцы» – клеймили лучших.

Обладай Доренко тем моральным авторитетом, который был у Сахарова, цена доренковским словам была бы иная. И к ним, может быть, отнеслись бы внимательнее. Говорю «может быть», потому что и на Сахарова топали ногами, и ржали, и не давали говорить.

Доренко – плохой? очень плохой? ужасно плохой? – но разве этот вопрос мы обсуждаем? Если о пожаре кричит даже очень плохой человек, разве не надо тушить? Разве, получив вызов, пожарная команда должна запрашивать характеристику?

Да, вызов бывает ложный. И если оказалось, что ложный, тогда негодяя надо ловить и наказывать. А тут ловить не надо. Доренко не анонимку написал, а публично выступил.

Если сказал правду – наградить за смелость. Клевещет – судить за ложь. Но отмахнуться, сделать выговор за бестактность?.. Доренко – журналист, знает цену словам и цену точности. И недаром подчеркнул, что передает разговор практически дословно. Если не клялся Путину хранить тайну… А если даже поклялся и обманул, то это личная проблема самого Доренко, нас мало касается.

Путин говорил с журналистом. Обязанность журналиста – собирать и распространять информацию.

Проблема не в том, что рассказал, а в том, почему так долго не рассказывал. Разговор-то был летом, а рассказал зимой. Чего ждал полгода? Но и понять легко. Такие вещи рассказывать страшно. Могут быть неприятности, и большие. Рискнул наконец, однако в награду – смех, брань, общее осуждение и ни слова в поддержку, а самое главное – никакой попытки разобраться в сути.

А по сути выходит вот что: одна антитеррористическая операция – первый срок, еще одна – второй срок. После таких сообщений в нормальной стране была бы создана парламентская комиссия, встал бы вопрос об импичменте. Две с половиной тысячи погибших солдат и офицеров, тысячи раненых, сотни тысяч беженцев и неизвестно сколько убитых мирных жителей – это вам не следы Клинтона на блузке Моники.