Презирая дымы и грозы

В конце каждого лета их автоколонну по шефским договорам с колхозами отправляли на уборку урожая. Там водители работали круглосуточно и в темпе, какой задает жатва, стремящаяся поймать годинку и завершиться в кратчайшие сроки. Тем не менее, находясь на свежем воздухе и в здоровой крестьянской среде, с детства знакомой для многих, молодые парни успевали сбегать в кино, на танцы и завести себе девушек.

Петр Яковлевич был командирован в Магдалиновский район, село не помнится, возможно, Заплавка... Почти в первый же вечер он в клубе заметил девушку, при виде которой в душе его что-то шевельнулось. Оказалось, что это местная доярка по имени Феодора. Живет с младшей сестрой и с давно овдовевшей матерью, некогда приехавшей сюда из Белоруссии. Кто такая, какого роду-племени, что искала в чужом краю как говорится, не спрашивайте... Известно, кто так и остался кочевником на планете.

Все определило удивительное сходство Доры, как Петр Яковлевич начал называть новую знакомую, с Евдокией Антоновной. Правда, телом эта девушка была крупнее, нескладнее, но чертами лица — грубоватого, обветренного — удивительно точно напоминала его юношескую возлюбленную, незабываемую, еще помнящуюся и снящуюся по ночам. Этого оказалось достаточно для принятия решения. По окончании жатвы Петр Яковлевич вернулся в город с женой.

К этой женщине счастье пришло легко и абсолютно незаслуженно, то есть без личных усилий, — ее искренне полюбил хороший парень, самостоятельный, целеустремленный, бывалый. Полюбил, перенеся на нее давно жившее в нем чувство, оказавшееся не пристроенным, отринутым другой. Правда, та, другая, любила Петра Яковлевича и ушла от него, как она думала, для его блага. А эта, новая, любовью себя не утруждала. Она все поняла про отношение мужа к ней и принялась изображать женщину, достойную любви. Как-то ей это удавалось.

Первым делом Петр Яковлевич снял времянку в частном секторе города, где они зажили настоящей семейной жизнью. Затем приодел жену, чтобы она не отличалась от городских модниц, и только потом привез на смотрины к сестре. Он был честолюбив — хотел иметь все самое лучшее.

Любовь Борисовна помнила, как с утра, перед выходом в люди, он рядил свою Дору Калистратовну, не умеющую с мыска надевать фильдеперсовые чулки, только-только появившиеся тогда, — ее руки доярки всегда оставались граблеобразными и шершавыми, хотя больше никогда не знали тяжелой работы.

Вскорости Петр Яковлевич затеял строительство собственного дома — на том же поселке, где снимал времянку. Это недалеко от проспекта Гагарина, а точнее на его пересечении с улицей Абхазской, за парком Володи Дубинина.

Все делал своими руками. В исключительных случаях просил помощи со стороны.

Воодушевленная Прасковья Яковлевна, не зная, чем помочь брату, кинулась изготавливать лампач. Они с мужем разбили целую строительную площадку около ставка, копали на его склонах отличную по качеству глину, привозили измельченную солому и ногами вымешивали огромные замесы. А потом созывали всех родственников лепить глиняные блоки по формам, сделанным Борисом Павловичем. Там же они их сушили, там же и складывали на хранение, закрывая от дождей. Все лето трудились! А осенью Петр Яковлевич пригнал машины и забрал этот стройматериал.

Разогнался со строительством на два этажа, и поставил-таки их! Лампача хватило даже и на времянку, которую возвели во дворе и впоследствии выколачивали с нее копейку — сдавали внаем. Но отделать второй этаж дома изнутри и ввести в строй у Петра Яковлевича силенок не хватило, так он и стоял недостроенный до самой его кончины.

Дом и времянка (просто еще один дом, только поменьше) имели все городские удобства. Имелся при них и клочок огорода... По советским временам это была роскошь, так жить в городе.

И все же с годами Петр Яковлевич почувствовал, что жена никогда не любила его, и пользовалась им как средством к существованию. Она добросовестно родила ему дочку, добросовестно при повторной беременности утратила способность к дальнейшему деторождению (беременность оказалась внематочной), сидела дома и готовила еду, но жила для себя. На первое место, правда, ставила дочь, но это не принесло обоим супругам утешения. Дочь не считалась с ними, выросла странной, чужой...

Прозрение Петра Яковлевича не умалило любви к жене, он помнил, что в момент женитьбы ему было важно его чувство, а не что-то еще. И все же теперь его любовь и женино равнодушие добавили горечи в его жизнь, которую он все чаще заливал водочкой. С работы ему не хотелось идти домой, и он искал компанию для выпивки, а заедал тем, что находил в отходах — увы, сказалось пребывание в немецком «раю».

А потом Петр Яковлевич начал болеть — юношеские недоедания и тяжелая работа вылились в язву желудка, усугубленную пристрастием к спиртному. Долгие годы он свою болезнь залечивал, старые язвы рубцевались и открывались новые...

Однажды у него были гости, играли свадьбу дочери... Выпивали, конечно, ели. И вдруг у него начались боли.