Презирая дымы и грозы

— Полежи с грелкой, тебе поможет, — с этим Дора Калистратовна ушла и закрыла дверь в комнату, где он расположился.

Сколько он так лежал, неизвестно. Нашла его племянница, та самая Шура, которая с трехлетнего возраста помнила его побег от расстрела и смерть Лампии Пантелеевны... Она вызвала неотложку, поехала с ним в больницу. А там у Петра Яковлевича обнаружилось прободение язвы и разгорающийся перитонит. Еще бы несколько минут, и огонь перитонита погасить бы не удалось. Операция была долгой. Но Шура досидела до конца и не ушла из больницы, пока Петр Яковлевич не пришел в сознание. Тогда его Бог миловал...

Жена огорчала все больше. Вдруг она приладилась ездить по курортам. Первый раз поехала — он стерпел. Второй раз... третий...

— Дора, ты не находишь, что мне со своей язвой тоже не мешало бы съездить в санаторий. Но я себе не позволяю...

— Тебе ее давно вырезали! Никакой язвы у тебя больше нет, — грубо отрезала та.

— Нельзя так жить, — с горечью сказал Петр Яковлевич. — Ты одалживаешь деньги, уезжаешь, а я только и работаю на твои долги.

— А я на тебя всю жизнь работала!

Разговор не получался. Дора Калистратовна оказалась одержимой. Раздор между супругами поддерживала их дочь. Она подливала масла в огонь, где могла. После климакса у Доры Калистратовны начала развиваться гипертония и, кажется, у дочери возникло желание усугублять ее.

Однажды в гостях у Петра Яковлевича была Любовь Борисовна с мужем. Вечером, провожая их на остановку троллейбуса, он часа два жаловался на жену, говорил и говорил о своих обидах... Он ничего не выдумывал и ни в каких грехах ее не обвинял, только в том, что она по три раза на год ездит на лечебные воды, выматывает из него деньги. Перестала стирать его одежду... И он, бедный, вынужден был сам себя обслуживать, чего делать не умел, что плохо у него получалось. Скоро из наутюженного стройного мужчины он превратился в измятого старичка. Это тяжело было наблюдать...

Наконец осенью 1992 года Петра Яковлевича прихватила болезнь так, что консервативное лечение не помогало. Решили опять оперировать, теперь уже без спешки.

Перед уходом в стационар к Петру Яковлевичу приехала Прасковья Яковлевна. Она осталась у него на весь день. Сидели долго, вспоминали всю жизнь, которая так быстро прошла. Наутро Петр Яковлевич на своем «Жигуленке» отвез сестру на вокзал, при прощании сказал печально:

— Это моя последняя поездка, больше мне за руль не сесть.

— Ну что ты, Петя, — растерялась Прасковья Яковлевна. — Тебя ведь не из таких обострений вытягивали. Все будет хорошо.

Петр Яковлевич кивнул.

— Ну, давай, сестричка, прощаться. Обнимемся напоследок, — вроде стесняясь, он прижался к сестре, всхлипнул на ее плече: — Прости меня за все.

— Нечего прощать, — прошептала Прасковья Яковлевна. — Ты жил человеком.

— Я старался...

У порога вечности

Они еще раз увиделись — в больнице. Петр Яковлевич никак не мог подняться после операции. Прасковья Яковлевна нашла брата исхудавшим, сильно больным. Недолго поговорив с ним, вышла из палаты и в коридоре потеряла сознание. Там не на что было положить ее. Удерживая Прасковью Яковлевну на руках, Любовь Борисовна долго кричала, чтобы ей помогли медсестры. В конце концов они притащили какой-то тюфяк, расстелили прямо на полу, и Любовь Борисовна положила свою маму на него.

— Не пускайте ее ко мне! — кричал из палаты умирающий Петр Яковлевич, который слышал голоса из коридора и понял, что там происходит.

Операция ему не помогла. У него вся слизистая оболочка желудка покрылась сплошными рубцами от заживших язв и перестала переваривать пищу. Даже невозможно было представить себе, что такое бывает. Все, что он ни ел, не усваивалось, выходило наружу без пользы — Петр Яковлевич умирал от голода. И понимал это.

После работы Любовь Борисовна часто заходила к нему в стационар Красного Креста, — это было рядом с ее домом. Она принимала участие в нем, потому что Прасковья Яковлевна надеялась на нее. В самом начале эпопеи, когда еще была надежда на выздоровление, Любовь Борисовна через директора предприятия, где она работала, достала дефицитное лекарство для Петра Яковлевича, и хоть оно мало помогло, но сам факт ее горячей заботы согрел больного, может, и подбодрил.

Однажды в морозный день февраля она зашла к Петру Яковлевичу после работы и застала там каких-то подружек его дочери. Иногда они подменяли ее. Петр Яковлевич особенно слабым не казался, был в сознании, ясно воспринимал происходящее. Они немного поговорили с ним.

— Где похоронены родители твоего мужа? — вдруг спросил он, когда племянница собралась уходить.

Любовь Борисовна очень удивилась, что он вообще о них помнил. Кто они ему такие и что для него значили?

— На Краснопольском кладбище, — как можно равнодушнее ответила она.

— И как оно? Ничего?

— Большое... — сказала Любовь Борисовна, всем видом подчеркивая, что эта тема не имеет к их случаю никакого отношения.

Петр Яковлевич удовлетворенно кивнул и ничего не ответил. Договорились, что завтра она к нему еще придет.