Презирая дымы и грозы

А ведь старушка Ирина Семеновна была права, намекая на жаркий день! Звук издала металлическая крыша, сильно нагретая дневным солнцем и резко охлажденная ночной прохладой. Может, ветер холодный на нее резко дунул... Сначала, деформируясь под перепадом температур, потрескивали ее края, охлаждавшиеся раньше других участков. От тех деформаций шуршали и сдвигались вниз сухие листья, веточки и камешки, мелкие стеклышки, скопившиеся на крыше за лето, нанесенные ветрами. А потом, когда вся крыша, что от жары была выгнута вверх, разом с грохотом вернулась в нормальное состояние, со всех сторон дома посыпался на землю мусор и возникли те звуки, которые слышали и хозяева дома, и соседи.

Странно, что специалисты по сопромату и теоретической механике с учеными степенями не дали правильного истолкования явлению, которое способен объяснить любой школьник, хорошо знающий физику. Впрочем, какие специалисты в металлургическом институте, какие ученые…

Откройте в зимний мороз форточку в жарко натопленной комнате, и спустя время вы услышите потрескивания и шуршание, как и в описываемом происшествии, особенно, если в доме есть газовая колонка, жестяные трубы, дверцы воздуховодов или металлическая вытяжка над плиткой.

Прощание с любимой

Приведу выдержку из книги Л. Овсянниковой «Шаги по земле».

«Правда, трудная судьба все равно настигла его — с семнадцати лет он был угнан на каторгу в логово немецких нелюдей, где и оставался почти три года. А по освобождении его сразу же призвали на военную службу в Советскую Армию и демобилизовали только в 1950 году.

Он возвратился в родительский дом, где оставались мои родители, и постучал в окно поздним вечером. Приехал не один, а с армейским другом. Как мама их встретила, как кормила ужином, укладывала спать — не помню. Зато помню утро.

Слякотная пора, пол кухни устлан свежей деревянной стружкой, красивой на цвет, приятно пахнущей, — так делали всегда, когда на улице расползалась грязь. Если не было стружки, пользовались половой. Мама стоит у плиты, что-то готовит, помешивает в чугунном казанке. Я остановилась у входной двери, смотрела на присутствующих. Мне хотелось пойти гулять, но и побыть возле гостей, понаблюдать за ними — тоже хотелось. А гости сидели за столом в ожидании завтрака, теребили в руках чистые ложки. Дядя Петр расположился с торца, в углу, где обычно сидел папа, а его друг — напротив окна, спиной к маме. Они были одеты в солдатскую форму, румяные и возбужденные, потому что умылись около колодца холодной водой и хорошо растерлись полотенцем.

И вот мама наливает в глубокие тарелки (судя по тому, что они назывались полумисками, это были своего рода салатницы) молочный суп с домашней лапшой — неслыханная роскошь. Дядя и его друг принимаются за еду, наклоняются над тарелками, не отрывают взгляд от содержимого. Вижу: когда количество супа заметно уменьшилось, они заволновались, начали оглядываться по сторонам, осматривать стол, бросать тревожные взгляды на маму. Худенькие острые плечи дядиного друга еще больше заострились и поднялись вверх. И я необъяснимым разумением поняла, что они очень голодны, не наелись. Такого голода в человеческих глазах я ни у кого не видела — ни до этого, ни после.

— А больше ничего не будет? — наконец спросил дядя Петр, и это прозвучало так по-детски, так непосредственно, с такой доверчивостью и мольбой, что у меня от жалости к ним сжалось сердце.

— Нет, — растерянно сказала мама. — Больше ничего нет. Но я могу дать добавки.

— Ага! — дуэтом выкрикнули гости и протянули маме тарелки, не догадавшись пошутить, чтобы не выглядеть жалкими.

Мысли о страшной судьбе мамы и ее родителей, о том, что в нашем доме топтались немецкие душегубы, а вот за этим окном от их рук погибла моя бабушка, переплетались с наблюдениями за гостями. Наконец они достигли своего апогея, и многие страхи навалились на меня сразу: страх за молодого дядю с голодными глазами, страх нового нашествия фашистов, страх потерять родителей, остаться сиротой — и я разразилась отвратительным ревом и обильными слезами.

— Ты чего? — от неожиданности мама выронила ложку, и та упала на плиточный пол, глухо звеня и подпрыгивая.

— Я не хочу-у-у…

— Чего ты не хочешь, — мама присела, положила руку мне на грудь.

— … чтобы убили бабушку и дядя Петя кушать хотел …

Затем гости уехали в город — устраиваться на работу, дядя Петр собирался жить своей жизнью».

Тут не все написано, что произошло в то утро.

После завтрака гость Прасковьи Яковлевны убежал со двора — поспешил к Евдокии Кондре, чтобы застать ее дома до ухода на работу. Произошла, без преувеличения сказать, историческая встреча Петра Яковлевича с его возлюбленной Евдокией Антоновной, которая так круто изменила его жизнь, не сказать, что в лучшую сторону, а потом сама отдалилась от него и перестала писать. Это была их первая встреча после того, как они высадились на немецкую землю и там были разлучены.

На что Петр Яковлевич надеялся?