Презренный кат (СИ)

— Вижу, что это ты Иван, но тут такая екось-мокось получается, что мне с тобой и говорить не велено. Вор ты, сказывают, а не земляк никакой. Вот такая екось-мокось складывается.

— А ты и не говори со мной, — подбирая с земли шапку, уже спокойно ответил земляку Киселев. — Пошли молча в кабак, а то мне уж алтын всю руку сжег. Неужто не знаешь, как от него рука горит. Чего со мной говорить-то, когда деньги есть? Алтын ведь.

— Алтын, екось-мокось?

— Алтын.

Мужик снова исчез за высоким тыном, и после очередной продолжительной возни с всхлипами и сопением, вдруг одна воротная створка приоткрылась, и из неё выскочил, бестолково перебирая ногами, Иванов земляк. Удержавшись с огромным трудом от падения, он развернулся к воротам, погрозил туда кулаком и быстро пошел прочь от дома по извилистой тропинке.

Киселев с Чернышевым побежали следом.

— Вот баба, вот стерва, екосем-мокосем по лбу бы её, — бубнил всю дорогу псарь. — Всё ей не так, всё не этак. Вот я ей ужо покажу, а то ишь ты волю взяла. Она думает я кто: екось-мокось какой-нибудь? Э нет, ошибаешься, я мужик настоящий. Ух, Степанида попомнишь ты еще меня. Я мужик серьезный, а не екось-мокось безответный. Меня кочергой по заду бить вообще не следует, а когда ко мне товарищ пришел, тем более. Ну, смотри у меня Степка. Ох, станется тебе вечером. Ох, екось-мокось!

Окончательно угомонился Екось-Мокось только в кабаке и, причем только после второй кружки. И вот лишь после этого он стал способен размышлять над другими вопросами, не связанными с обидой на Степаниду. Помянув последний раз Степаниду недобрым словом, псарь рассказал историю потери трех пальце в битве под городом Полтавой, поведал преимущества мортиры над тюфяком, выпил еще раз и, наконец, отозвался на вопрос Чернышева о своем молодом господине.

— Нет сейчас Гаврилы Федоровича дома, — отрезая ножом, кус мяса от заячьей ноги, рассудительно вещал Ёкось-Мокось, — да если бы и был, то поговорить с ним тебе бы не пришлось. Сурьезный он больно. Такой сурьезный, что и смотреть на таких как вы не будет. Ну, если бы, конечно, я бы словечко за вас замолвил, тогда бы глядишь, чего бы и получилось, может быть, а так нет. Сурьезный граф. Он со мною-то не всегда уважительно говорит, а уж с вами тем более. Вот батюшка его попроще, несмотря на то, что большую должность в государстве занимает. А сынок ещё тот злыдень. Кстати, зачем он тебе?

— Анютку он у меня похитил.

— Какую Анюту?

— Мою.

— Девку что ли?

— Ну, пусть девку.

— Это Гаврила Федорович может. Не умеет он просто так около девки пройти, обязательно похитит. Вот такой ёкось-мокось получается. Отец-то его, Федор Матвеевич, совсем другой. С царем из одного кубка пил, корабли с городами строил и чтобы на сторону от графини. Ни-ни. И графиня всегда себя блюла. Правда, кричала одно время Анисья Кривобокова, что застала мужа своего, Ефрема — конюха в графининой спальне с приспущенными портками. Как раз в тот год это было, когда Федор Матвеевич Таганрог-город строил. Да только кто ей поверит? Вреднющая бабенка. Не баба, а екось-мокось настоящий. Не зря ведь Ефрем о её спину оглоблю обломал. И знаете, братцы мои, сколько в ней вредности оказалось? Оглобля напополам, а ей хоть бы хны, нет, правда с пол-лета пролежала недвижимою, но потом оклемалась. Выгнуло её слегка на правый бок, нога гнуться перестала, а в остальном, баба как баба. Ох, Анисья, не Анисья она, а сущий екось-мокось в юбке. Ну и кто такой поверит? Да и Ефрема теперь не спросишь, утоп он как-то на Ильин день. Купаться, видишь ли, ему приспичило. Разгорячился в конюшне чего-то и утоп в омуте. На третий день только достали. Так, что про графиню теперь чего худое сказать грех. А вот Гаврюха ещё тот кобель. Ни одну девку не упустит. Всякая его будет. Ох, задери его ёкось-мокось. Пропала твоя Анюта. Точно пропала. И ты даже ни к какому екосю-мокусю не ходи. Всё равно своего не добьешься.

— Я тебе дам, пропала! — вскочил с лавки Чернышев и ухватил псаря за воротник рыжего кафтана. — Веди меня сейчас же к Гаврюхе своему! Веди бесов сын. Я вам сейчас покажу «пропала».

— Ты это, того, — завертелся Ёкось-Мокось под сильной ручищей ката, — пусти, кому говорю! Здесь такой екось-мокось получается. Не ко времени вы подошли. Нет сейчас Гаврилы Федоровича в городе. На событию он вчера уехал. В Москву. Опоздал ты мил человек.

— На какую такую событию? — отпуская воротника псаря на волю, строго уточнил кат. — А?

— На важную. Все поехали. Я бы тоже поехал, но мне Федор Матвеевич говорит, что, мол, за домом присмотреть надобно. Нет, говорит, больше у меня надежды, кроме, как на тебя Карп. В следующий раз точно на событию поедешь, а сейчас потерпи. За домом пригляд нужен. Степанидка-то что? Баба она и есть баба. Здесь мужской взор за всем нужен. Доверяет мне Федор Матвеевич. Крепко доверяет. Я ведь знаете, какой дотошный?

— Погоди, погоди, — треснул кулаком по столу Чернышев. — А Анюта-то где? А она как же?