Презренный кат (СИ)

Торопливо сбежав с пригорка, Еремей Матвеевич уткнулся в высокий частокол. Таким частоколом обычно люди свои богатства от любопытных взоров да шаловливых рук укрывают. Чем больше богатства в доме, тем выше и чаще частокол. Эту истину на Руси все знали, в том числе и Чернышев. Он тоскливо посмотрел вверх на остро заточенные колья забора и для начала решил осмотреть двор злодея в щелочку. Однако, стоило кату прильнуть к забору, как со стороны двора со злобным рычанием бросился на колья огромный пес. Еще две сердитые псины поддержали сердитого товарища громким лаем. Собаки устроили у забора такой шум с лаем, что кат решил отложить свои искания до утра. Отложил, несмотря на огромное желание поскорее вырвать Анюту из злодейских лап. Еремей решил, что идти сейчас напропалую бесполезно и напрасно. Нахрапом такую крепость не возьмешь, здесь маневр нужен. Про маневры Чернышеву часто солдат Трондин рассказывал во время редких передышек при розыскной работе.

— Война брат ты мой Еремей Матвеевич, — частенько размышлял в слух пожилой солдат, усевшись за прокопченным столом застенка, — это не только стрельба да атака. Война — это в первую очередь маневр. Без маневра ни один полководец битвы не выиграет. Это бывало, стенка на стенку ходили да друг в друга копьем тыкали, а теперь вот всё с умом делается. Со смыслом особым, так сказать. Сейчас в лоб мало, кто прет, сейчас всё больше на хитрость да на внезапность налегают. Раньше окружит войско крепость и стоит оно там до победы или поражения, а ныне вот нет. Не так всё. Теперь, видишь, что крепость сразу взять не получилось, отходи и маневр делай. Присмотреться надо издалека, слабые места выглядеть, а уж потом и на штурм. Теперь без маневра только дураки живут. Вот помню, у Сойкиной мызы схватились мы со шведом. Сначала напролом поперли, да только не своротили неприятеля с насиженного места. И тогда вот командир наш маневру применил. По мелководью отряд с тыла к шведу направил, а уж как вышли они из воды, как вдарили в штыки, так сразу и сломался швед. Так побежал, только пятки сверкали. Напрочь басурманина мы тогда разбили и в крепость, как полагается, вошли. Правда, крепость так себе оказалась, но на безрыбье и рак рыба. Порадовались мы там чуть-чуть и дальше воевать пошагали. Вот оно как ловко с маневром воевать.

Солдат поговорить любил и потому всегда говорил долго и непонятно, но про маневр упоминал часто. Еремей иногда его слушал с удовольствием, иногда нет. По-разному он к рассказам старого вояки относился, но вот маневр сегодня решил совершить.

— Чего я напролом полезу? — почесал он затылок, усевшись в зарослях молодого лопуха. — Напролом только вред один выйдет. Поймают, посадят в застенок, и пропала Анюта. Здесь надо сначала выглядеть место, где Анюта томиться, а уж потом её и вызволять можно будет. И с собаками как-то вот разобраться надо.

Высматривать Чернышев решил с утра и, вспомнив про гороховую кашу, направился от забора к избушке Федосьи, надеясь найти там кроме сытного ужина, еще и место для достойного отдыха после тяжкого пути.

Но только вот у самого порога, намерения ката здорово спутались. Зазвенели по Москве колокола, призывая горожан к вечерней молитве, а перед Еремеем из этого звона образ брата Дементия внезапно всплыл. Явственно так показался, можно сказать в полной красе. Всплыл и вроде как сразу же с вопросом.

— Не забыл Ананий просьбу мою? — насмешливо прозвенели колокола. — Или недосуг всё вспомнить? Ты уж вспомни ради бога, а то нет мне покоя в царстве небесном. Мытарят меня здесь за обещание неисполненное. Крепко мытарят.

— Да как же забыл про просьбу-то? — тут же у порога соврал звенящему спросу кат. — Ничего я не забыл. Сейчас передохну маленько, даже не передохну, а поем только и молиться пойду. Никак нельзя мне про обещание свое забывать. Грех это.

До Свято Данилова монастыря Еремея отвела, уже одетая в подобающий ей наряд Настасья. Она сначала накормила Чернышева, хотела уговорить его немного отдохнуть на соломенной постели в избушке бабки Федосьи, но, скоро поняв бесполезность своих стараний, молча проводила ката к нужному тому храму. К монастырским воротам подошли они в темноте. Храм уже хотели закрыть, но нежданных гостей монахи выслушали.

Еремей немного путано изложил своё дело какому-то пожилому, но весьма понятливому монаху, сунул ему в руку медную монету и был оставлен в храме на ночь. Настене остаться с собой кат не позволил, и даже строго прикрикнул на неё. Женщина протяжно вздохнула, в карман Еремеевой рясы ржаной сухарь, перекрестилась и вышла из храма вон.