Презумпция любви

Затаился, решил подождать, пока не пройдут в гостиную. Не уходили. Но стало ясно, что второй голос женский.

— Иванушка, пташка моя перелётная, соловушка, — захлёбываясь словами и не справляясь со сбившимся от сердцебиения дыханием, говорил Константин, прижимая к себе светловолосую гостью. Он был в майке и джинсах.

Женщина, гибкая и высокая, почти равная ростом Лаврову, отклонилась назад, упираясь ему в плечи, и засмеялась:

— Костик, дай мне вздохнуть!

Константин охватил ладонями её лицо…

«Целоваться будут, — брезгливо скривился Горка, осторожно прикрыл дверь и отошел от неё подальше. — Слюни всякие!» Он не любил смотреть взрослые поцелуи даже по телевизору. Отворачивался или глаза закрывал. А тут живые люди!

Но останься он на пороге, то поцелуя бы не увидал, зато услыхал бы, как дядя Костя сказал жалобно, как маленький:

— Если это сон, то лучше бы мне не просыпаться!

А женщина ответила, смеясь:

— Вот и продолжай спать, милый! Твоя Шехерезада прекращает дозволенные речи и исчезает! Меня в машине ждут, Костик. Я с девочками и продюсером. Но вечером появлюсь! И буду до утра!

— Нет! Не отпущу! — Лавров уткнулся в облако ее легких солнечных волос. — До вечера бесконечно долго!

Когда Горка, выждав немного, выглянул в коридор, то увидал Лаврова, стоящим в дверном проеме, и услыхал гулкое эхо торопливых шагов гостьи где- то на нижних этажах. Выходить в коридор не хотелось. Словно он подсмотрел что- то запрещенное и признаться в этом было неловко. Наконец щелкнул замок, покашливание Лаврова стало доносится откуда- то из глубины квартиры, и Горка, быстро пробежав по коридору, проскользнул в «колыбельку».

Спать не хотелось. Он лег животом на подоконник и посмотрел вниз. Людей во дворе не было. Восемь припаркованных с вечера автомобилей стояли на своих местах, и стало ясно, что еще очень рано.

Горка устроился на кровати и стал слушать утро. Капризно заныла потревоженная машина, раздраженно каркнула ворона, визгливо ссорились воробьи, осторожно тявкнула маленькая собачка и сердито огрызнулся на нее большой пес. Горка на минуту закрыл глаза…

Константин после встречи с Иванной тоже прилег на диван, ожидая, когда угомонится вдруг заспешившее сердце. После ранения и контузии на учениях с ним часто случались такие приступы, и они беспокоили его сильнее, чем больное колено. С известным паникером Рудькой он об этом не говорил, и научился справляться с такими состояниями самостоятельно. Нужно было положить таблетку под язык, лечь на спину, расслабиться и спокойно ждать, ни о чём не думая. Но уж это сейчас было совершенно невозможно! Лавров улыбнулся, вспомнив, как Рудька читал ему «Похождения хаджи Насредина» и он никак не мог понять, почему жадный имам не мог выполнить условие хаджи и не думать о белой обезьяне. Рудик тогда рассердился и сказал: «Умный какой! Вот я тоже обещаю дать тебе две ириски, если ты не будешь думать о белом крокодиле!» Ириски Косте тогда не достались. Сейчас бы он тоже их не получил, потому что не думать о том, какой вечер его ждал, разумеется не мог. Правда удалось сосредоточиться на прозаической мысли об ужине. Ну не кашей же кормить перелетную пташку!

Тут он почувствовал, что сердце внезапно перешло на свой обычный ритм. Поднялся рывком, но комната закружилась каруселью. Пришлось опять лечь и закрыть глаза.

Лежал неподвижно и думал об Иванне, Иванке. Между ними было девять лет разницы. Теперь, когда у Иванны не осталось родных, она казалась Лаврову такой же беззащитной пташкой, как и Горка. Впрочем, она всегда была такой. Говорила, что любила без памяти и отца с матерью и свою бабулю Василину. И они её. Только бабушка Василина не приняла зятя сердцем, и оттого Иванна всю жизнь разрывалась между ними. Отец был приёмным сыном и не знал своего роду- племени. Не о таком муже Василина Никитична мечтала для своей дочки. Лида учительница, а этот даже образования не имел. И звали его не поймёшь как — Грыгор. Да ещё не в церковь ходил, как все люди, а к униатам в храм и ребенка в свою веру обратил. Иванна говорила, что отец был мягким застенчивым человеком, механиком, мастером на все руки, но так и не смог заслужить доброго слова от бабушки. А если случалось ему где- нибудь выпить в компании, отчего он становился только улыбчивей, то бабушка могла неделями попрекать этим и его, и свою дочку.

Иванна плакала, просила за отца, который ей был даже ближе матери, но бабушка Василина продолжала относиться к нему, как к чужому случайному человеку. И понять этого Иванка не могла.

Дочки и зятя не стало у бабушки Василины в один день. Поехали на экскурсию в Закарпатье. Паром сорвался при переправе через быструю речку. Лида оказалась в воде, за ней прыгнул муж. Так и ушли вместе на дно. Плавать Грыгор не умел.

На поминках Иванна света не видела от слёз, а бабушка просто закаменела. А когда пила «за упокой», только и сказала: «Не дал Бог Лидушке ни веку долгого, ни счастья». Иванна, которой было пятнадцать, не выдержала, закричала: