Презумпция лжи

В романе хорошо ощущался жёсткий, иногда даже злой стиль автора. Скажем, после раскрытия «заговора послов» и высылки Локкарта из России Мура уехала в Питер и с помощью Чуковского устроилась к Горькому. Вот как этот эпизод преподнесла Н. Берберова:

Ей (Муре) кто-то сказал, что он (Чуковский) ищет переводчиков с английского на русский для нового издательства (Горького)… Она решила пойти к нему… Она никогда не переводила на русский язык… (он у неё) был недостаточен: она не только не знала его идиоматически, но она как будто бы даже щеголяла этим своим незнанием… И все кругом смеялись и говорили, что жизнь подражает литературе и Мура Бетси Тверской. Чуковский обошелся с Мурой ласково. Он не дал ей переводов, но дал кое-какую конторскую работу…

Написано, действительно, весьма жёстко. Но что поделаешь. Критика она и есть критика. Хотя если неприятный осадок на душе остался — можно затеять проверку: а настолько ли хорошо сам критик владеет предметом, чтобы о нём судить?

Но вот с «Железной женщиной» в этом смысле тогда сразу возникала неловкость. Ведь своё слово и какое! — о языке и стиле Нины Берберовой уже сказал наш всеобщий любимец и кумир в делах именно стилистических — Андрей Вознесенский. Посему любое сомнение в изяществе русского языка уже Берберовой означало не много не мало недоверие к мнению самого (Вознесенского).

Вознесенский тогда написал вступление к роману Берберовой: эссе под названием «Инфроман». В котором сказал:

Эту удивительную книгу я прочитал в Париже в шестидесятые годы, когда «Железная женщина» была запрещена к ввозу в нашу страну…книга остановила мое внимание кристальным светом слога…(это) — лучшая вещь Нины Берберовой. Перо ее кристально… и выдает характер художника волевого, снайперски точного стилиста…фразы Берберовой, обданные иронией, жемчужно играют каждым словом, буквой — становятся отборными зернами.

После такого вступления «самого» Вознесенского я, например, уже на стиль Нины Берберовой не обращал внимания — любил его авансом и оптом. Интерес перенёс целиком на восхитительные в своей рассекреченности тайны родной Истории.

А ВОТ сегодня былые восторги поутихли, рассекреченность утратила гипнотизирующую новизну. Вновь появились время и внимание, чтобы взять да и прислушаться просто к кристальному слогу (курсив во всех цитатах мой).

Нина Берберова: Как Мура прожила несколько холодных и голодных месяцев начала 1919 года в квартире Мосолова, никогда не было ею рассказано.

(Нам в ИнЯзе на занятиях по стилистике за такие чудеса сразу ставили кол; потому что по правилам русского литературного языка надо бы: Мура так никогда и не рассказала, как прожила несколько холодных и голодных месяцев начала 1919 года… — А.Б.)

Н.Б.:…в руках Сталина находились привезенные из Лондона архивы Горького и там были им прочтены не только письма к Горькому с жалобами…

(В лондонских архивах Горького были не только адресованные ему письма с жалобами; и всё это, заполучив архивы в свои руки, Сталин прочитал… —А.Б.)

Н.Б.:…среди них Ек. Дм. Кускова, старая журналистка, живущая в Праге, подруга юности Ек. Павл. Пешковой, которая, несмотря на то что всецело принадлежала эмиграции…

(Из этих двух дам «всецело принадлежала эмиграции» на самом деле не Е.П. Пешкова, а Е.Д. Кускова, и дело не в том, что Нина Берберова этого не знала. — А.Б.)

Н.Б.:…эта профессия — литературного и театрального агента, а также сотрудницы Корды… облегчал(а) ей вход в дома старых и не слишком старых знаменитостей, светских дам, хозяек салонов, лордов и леди лондонских особняков и международной знати.

(Если опустить несколько однородных членов, то получится: «…это облегчало ей вход в дома лордов и леди лондонских особняков и международной знати» — А.Б.)