Презумпция виновности

— Да-да, с чего-то! Только мы всегда начинаем с худшего. И на сей раз наша революция сверху определяется тем, что наши высшие "законодатели" подают пример взаимной враждебности и бескультурья.

— Но ведь опыта-то нет. Еще недавно…

— Вы меня, старого матерого медика, простите… Хотя после доклада этого, с позволения сказать, доктора вам это не будет резать слух… Так вот, то, чем наши многие политики сегодня занимаются, можно назвать "word masturbation" — есть такой термин в английском языке. Да-да, именно этим они занимаются, самоудовлетворением своих амбиций без малейшей попытки задуматься о судьбах страны. И такой "доктор", какового вы хорошо посадили, куда ему положено, им вовсе и не нужен. У них есть к тому свои собственные способности. Нам-то что, старикам. Мы уже все повидали и все прошли. Но за внуков страшно. Страшно, когда мой внук смотрит телевизор, где его обучают глупости, грубости, некомпетентности, безответственности и вседозволенности, мне стыдно. Жалко бедняжку Сахарова. Я смотрел на него и, как врач, чувствовал, что они его доконают. И вообще вся эта трансляция никому не нужна была. Люди перестали работать тогда, когда это более всего от них требуется. — Сорокин выпил залпом остывший кофе, взяв чашку не за ручку, а обхватил ее с противоположной ручке стороны всей ладонью, как стакан, вытер губы бумажной салфеткой и, отодвинувшись на край стула, как бы готовясь встать, продолжал: — Вы знаете, что из всех гадостей, которые придумал человек для внутреннего употребления, самое страшное — это наркотик. И знаете, чем он страшен, прежде всего? Тем, моя детка, что он делает человека зависимым от себя. И вот эта трансляция стала своего рода наркотиком. После бесцветного застоя люди стали жить и думать только тем, какой же эмоциональный допинг им завтра даст этот ящик. Например, семья моего сына. Раньше ходили в кино и театр, читали литературу специальную (они тоже медики), ходили на литературные встречи в Ленинку. Теперь все изменилось. Они даже сделали перестановку и поставили обеденный стол у телевизора. И вечерами, накрыв стол, они развлекаются, глядя на это шоу. Сейчас это щекочет людям нервы, вызывает иллюзии, как наркотик. Они, развлекаемые, так же, как и развлекающие, не думают о будущем, точно как при приеме наркотика. Так что мы все квиты… чего заслуживаем, то и имеем: мы — их, они — нас. А результатом такой шоковой терапии будет такая хроническая аллергия и иммунодефицит, что никакой Гиппократ не поможет. И тогда одни выйдут на улицу, чтобы искать, "кто виноват?", другие впадут в апатию, а третьи, не зная, "что делать?",(потому что все эти годы ничего нового не дали для уяснения способов управления этой страной), "сильной рукой" погонят нас к станкам и тракторам, чтобы хоть что-то появилось в магазинах нашего собственного производства, то есть хотя бы того, что называлось: "советское — значит отличное". Вот такие мы люди! Знаете, чем мы отличаемся от всего остального мира? — Он сделал паузу и почти злобно глянул Инге Сергеевне в глаза. — У всех народов на различных этапах возникает проблема выбора пути. Но у них этот выбор почему-то всегда делается между хорошей или плохой жизнью. У нас критерий совсем другой: мы руководствуемся известным: "или умереть стоя, или жить на коленях", то есть мы выбираем между плохим и худшим. — Профессор, громко вздохнув, поднялся, по-отечески погладил Ингу Сергеевну по плечу и со словами: — Ну ладно, извините, голубушка, уж очень все не так, — медленно и подавленно направился к выходу.

Инге Сергеевне было не по себе от этого разговора и оттого, что этот высокопоставленный, всегда, как ей казалось, "официозный", холодноватый человек предстал перед ней в совершенно неожиданном свете.

Она вернулась в номер и принялась готовиться к банкету, уже рискуя опоздать к началу. Она надела едва прикрывающую половину колена белую, с черной широкой каймой у подола, очень облегающую трикотажную юбку, бордовую, из "мокрого трикотажа" с люрексом, длинную, с перетягивающим бедра резиновым поясом блузку, черные, на высоченной шпильке лаковые лодочки, в волосы на затылке вколола белую, слоновой кости булавку и спустилась вниз. Когда она вошла в роскошный банкетный зал, он был уже заполнен участниками конференции, пребывающими в приподнятом настроении. Длинные столы, накрытые белоснежными, упругими от крахмала скатертями, стояли вдоль стен, поражая изысканностью и красотой оформления яств.