При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века

В чём же заключалась «доброта» Филиппа, если эпитет стал прозвищем? Тот же Шатлен в рассказе о добром герцоге Филиппе Храбром пишет, что, будучи еще молодым, он прослыл благоразумным и доблестным, а все его деяния были направлены на достижение благополучия и единства королевства, а также общественного спасения. Герцог почитал Бога и уважал древо (tronc), от которого происходил, один управлял королевством, держал на своих плечах королевский трон. Благодаря этому заслужил особое благословение (benediction) от Бога и от людей[396]. В том же сочинении, описывая деяния Филиппа Доброго, Шатлен отмечает, что герцог заслужил восхищение современников (включая подданных) поддержанием мира в своих землях, их богатством, расширением владений, многочисленными победами в сражениях[397]. Оливье де Ла Марш сообщает, что герцог своими благими поступками и добродетелью заслужил прозвище «добрый», ибо на самом деле являлся таковым[398]. Далее мемуарист кратко останавливается на правлении герцога, указывая попутно на определенные качества Филиппа Доброго: почитание Бога, вера в совет, благоразумие, справедливость, милосердие, щедрость, стремление к миру и т. д. По всей видимости, для хронистов «доброта» заключала в себе все добродетели, которые только мог иметь государь и которые всеми без исключения авторами считались необходимыми для него[399]. Причем акцент делался также на тех качествах, которые помогали ему заслужить любовь и уважение подданных.

Однако Шатлен со свойственной ему обстоятельностью убеждает читателя в том, что герцог достоин и других прозвищ, например, «Август»[400]. И дело не только в том, что герцог, по сообщению историка, родился в августе, а значит, под знаком Льва[401]. Исходя из сложившейся в Средневековье этимологии этого слова (от лат. augeo, франц. augmenter – увеличивать, расширять)[402], Август – это тот, кто увеличил территорию своих владений, прославился победами и благосклонностью Фортуны[403]. Так и Филипп Добрый значительно расширил границы подвластных Бургундскому дому земель, одержал многочисленные победы над врагами и т. д. Об этом Шатлен впоследствии кратко скажет в «Восхвалении подвигов и славных деяний герцога Филиппа, который называл себя великим герцогом и великим львом»[404]. Само это прозвище, конечно же, способствовало сравнению с другими Августами в истории – римским императором Октавианом Августом и французским королем Филиппом II Августом. И если первый мог рассматриваться как пример великого государя, достойного подражания, то второй был непосредственным предком не только правящей королевской династии, но и герцогов Бургундских из династии Валуа. Нет ничего удивительного, что Шатлен использует это родство герцогов Бургундских с Французским королевским домом. Для него и Филипп Добрый, и Карл Смелый были французами. Первый официальный историк герцога не был сторонником идеи некой бургундской общности, отдельной от подданных французского короля, а оставался верен концепции единства Франции и Бургундии, что он демонстрирует многократно на страницах хроники, даже несмотря на свои выпады против французских королей, совершавших недружественные поступки по отношению к герцогам. К тому же еще не была разработана теория о прямом происхождении герцогов Бургундских от Каролингов и об узурпации французского трона Гуго Капетом[405]. Это будет активно использоваться официальной пропагандой, видимо, только при Карле Смелом. Поэтому, сравнивая Филиппа Доброго с французским королем, сумевшим значительно расширить границы королевства, хронист дает герцогу выгодную характеристику.

Однако для Шатлена недостаточно только придумать прозвище, ему нужно показать, что герцог заслуживает его гораздо больше, нежели другие государи эпохи. С этой целью автор приводит в хронике т. н. галерею принцев[406]. В ней представлены все современные Филиппу Доброму государи, которые могут претендовать на прозвище Август. Это и императоры Сигизмунд и Фридрих III Габсбург, «добрый король» Рене Анжуйский, герцоги Карл Орлеанский и Жан Алансонский, графы Мэн и Этамп и другие. Однако ни они, ни король Франции по тем или иным причинам не могут соперничать с Филиппом Добрым. Этот раздел хроники должен был, по всей видимости, завершиться портретом герцога, однако по неизвестным причинам он не сохранился[407].