При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — Да, худое было то время! Стояли мы на низинах, далеко-далеко отсюда, у большой реки, что называется Прутом, окружённые топкими болотами, тогда как все выходы были заняты превосходящими силами турок. Съестные припасы истощились у нас вконец. Питались мы хлебом, который пекли из толчёной древесной коры, и мясом дохлых лошадей. Мало того, — содрогаясь, прибавил солдат, — находились и такие между нами, которые не погнушались бы человеческими трупами, если бы наши священники не преграждали пути к ним с крестом в руке и не отгоняли таких безумцев силою.

   — Я знаю, — перебил Потёмкин, — опасность грозила страшная... войско было заперто... всякое спасение казалось невозможным...

   — Да, — подтвердил Полозков, — мы отчаялись в какой бы то ни было возможности ускользнуть живыми и, скрежеща от бешенства зубами, готовились умереть самой жалкой смертью, какая только может постичь человека, — погибнуть с голода перед лицом глумившегося над нами неприятеля. Нам уже представлялось, что мы забыты Богом.

   — Ну, а император? — спросил послушник. — Что делал он?

   — Он голодал вместе с нами, — ответил старик, — и его глаза сверкали так мрачно, как молния в душную летнюю ночь, когда ему случалось проходить по лагерю, но голова не опускалась на грудь. Никогда не забуду, как посмотрел он однажды на солдата, который громко роптал, когда государь проходил мимо. Он вытащил из кармана кусок сухаря, подал его недовольному и сказал своим громким, далеко слышным голосом: «Ты голоден? На вот, возьми мою порцию; я обойдусь. Но так как ты ел царский хлеб, то должен выступить в рядах первых и беда тебе, если ты струсишь и попятишься назад». При следующем прорыве этот солдат шёл впереди всех... И он совершил чудеса храбрости — к сожалению, напрасно, потому что узкие проходы были слишком тесны и слишком сдавлены топкими болотами, так что мы не могли открыть себе выход. Однако император всё же произвёл этого солдата в капитаны, и его сын служит теперь в Измайловском полку.

   — Тем не менее вы были спасены? — спросил Потёмкин.

   — Да, — ответил ветеран, — Господь не забыл нас. Мы спаслись, но, конечно, не с помощью нашего оружия, — оно было бесполезно ввиду превосходства турецких сил, заградивших перед нами все выходы. Бог вооружил хитростью и мудростью возлюбленную великого императора, с которою он никогда не расставался. Она находилась при нём и в лагере. Государь осыпал её дорогими подарками, и её волосы, шея, руки и платье, унизанные драгоценными камнями, сверкали словно звёздное небо зимней ночью, когда красавица шла с императором по лагерю или скакала мимо нас на коне. Она сняла с себя все эти украшения и отослала их с верным слугой визирю турецкого султана, командовавшему войском. Ослеплённый блеском подарка, тот заключил мир с нашим императором, хотя мог бы уничтожить его со всей армией, из которой не спасся бы ни единый человек. Я видел потом эту женщину, — продолжал старый солдат, — когда турецкие посланники уехали, чтобы велеть открыть нам выход. Наш полк выстроился вокруг императорского шатра. Красивая, стояла она возле государя в белом платье, её глаза сияли, как вешнее солнце, а в волосах у неё была ветка зелени вместо великолепных камней, украшавших их прежде. Император же обнял её рукою за плечи, и я отлично слышал, как он сказал Остерману, стоявшему рядом: «Никогда не забуду я того, что сделала она здесь для меня и для государства, а взамен драгоценных камней, которыми она пожертвовала, я хочу возложить на её голову высочайшее украшение на земле». И он сдержал слово, потому что ещё в том же году возвысил её до звания своей супруги. Потом она была коронована в Москве, и простая ветка зелени, украшавшая её волосы в лагере на берегах Прута, превратилась в лучезарный императорский венец.

   — То была Екатерина Первая, — сказал Потёмкин, — и гордые князья и вельможи государства преклонились перед нею.

   — Да, да, — подтвердил Полозков, — она была мудрой государыней и, разумеется, заслуживала, чтобы царь Пётр посадил её рядом с собою на трон... Хотя, с другой стороны, — прибавил старый вояка, понизив голос и покачивая головой, — женщины — народ бедовый: где они, там уж непременно замешается чёрт, и ни одной из них нельзя довериться.

   — Что вы хотите сказать этим? — полюбопытствовал Потёмкин. — Если ваши слова относятся к императрице Екатерине, то, должен сознаться, я слышал, что ходила шёпотом молва о какой-то истории с нею.

   — Мало ли о чём толкуют шёпотом! — презрительно пожимая плечами, промолвил старик. — Не следовало бы делать этого, потому что дорога в Сибирь дальняя и возврата оттуда не бывает!.. Ну, а вы что знаете? — полюбопытствовал он, бросив на своего собеседника торопливый взгляд из-под нависших бровей. — Что вам известно?.. Ровно ничего! А вот я так знаю, и я... пожалуй, — единственный, оставшийся в живых с той поры... Но мои уста молчат о том, чему я был свидетелем, и, клянусь Богом и его святыми, было бы лучше, если бы я не видел этого! — содрогаясь прибавил старый служака.