При дворе императрицы Елизаветы Петровны

   — А, — воскликнул Шувалов с угрозой, — ты осмеливаешься разговаривать со мной в таком тоне? — Но он поборол себя: лицо его опять стало мягким и красивым, и он заговорил тихо и искренне: — Я не буду сердиться на тебя за то, что твоё сердце, проснувшееся от детских снов, обратилось к первому, кто подошёл с дружеским приветом. Это должно было случиться, и, хотя прошлое больно задевает меня, ты в этом не виновата; я прощаю также и тому, кто предвосхитил меня. Но послушай, — продолжал он ещё теплее и искреннее, — естественное заблуждение твоего просыпающегося чувства не должно стоять на твоём и моём пути: ты достойна роскошной юности, а не печальных сумерек мещанского счастья. Посмотри на меня и на того, кого ты только что призывала: он снизу поднимается по ступеням жизни; я же стою на их лучезарной вершине, но моё сердце томится от одиночества. Ты источник в пустыне, который должен освежить и оживить меня, а это благородное, прекрасное предназначение! То, что предлагает тебе моя любовь, великолепно, как великолепно палящее полуденное солнце в сравнении с маленьким блуждающим огоньком. Я не буду говорить о сокровищах, которые я положу к твоим ногам; я знаю, что это не соблазнит тебя, но моя рука неограниченно властвует в пределах Российского государства, — продолжал он, выпрямляясь и гордо подняв голову, — а твой взгляд и твоё дыхание будут властвовать надо мной. И здесь, в этом скрытом, тихом убежище ты будешь истинной повелительницей России, ты одним сказанным вскользь словом, по своему капризу, будешь низвергать и возносить! Неужели такая доля не возбуждает в тебе гордости? А кроме того, — продолжал он мягко, просительно глядя на Анну, — ты была бы моим утешением, моей подругой. Усталый и равнодушный, я лениво играю властью; твоя любовь направила бы мои ум и душу к высоким, благородным стремлениям; своё могущество я использовал бы на то, чтобы создать что-нибудь великое и великолепное, сделать — людей счастливыми. Пройдут века, а мои дела будут стоять памятниками славы, и тогда история назвала бы и твоё имя. Не соблазняет тебя такое?

Анна, покачав головой, воскликнула:

   — Нет, нет, и тысячу раз нет! Вы говорите, что я буду вашей госпожой, а между тем вы прибегли к тайной хитрости и привели меня в эту тюрьму. Говорите, что я буду вашей подругой, а делаете мне зло? Оставьте меня! Мой дух не стремится к господству, я хочу быть служанкой тому, кого я люблю, без кого для меня нет счастья и для кого я брошу всю славу и всё величие... Отпустите меня!

Она сделала шаг к двери.

Лицо Шувалова вспыхнуло гневом, глаза загорелись безудержной страстью, исказившей его черты.

   — Ты осмеливаешься пренебрегать мной ради того, чья жизнь в моих руках? — проговорил он, еле сдерживаясь. — Ты осмеливаешься отвергать дар моей любви? Тогда ты должна почувствовать, — воскликнул он вне себя, — что ты в моей власти и что против этой власти у тебя нет защиты!

Распалённый страстью и гневом, он бросился к Анне и схватил её за руки, чтобы привлечь к себе, причём трудно было различить, любовью или ненавистью сверкали его глаза.

Анна мертвенно побледнела, но лишь закинула назад голову, губы её насмешливо дрогнули, и она сказала холодным, резким тоном:

   — Если я в вашей власти, то всё же есть власть, которая стоит выше вашей и может метать молнии мести; и у меня, беззащитной, есть против вас оружие: это смерть, чтобы избежать позора, и, — прибавила она, смотря в упор в глаза Шувалову, — презрение к человеку, который уверен, что может приказывать любить, потому что сам привык любить по приказу!

Шувалов вздрогнул; вся кровь отлила от его лица и прилила к сердцу; он отпустил руки девушки, грудь его тяжело дышала, он тихо потупился.

Несколько минут оба молча стояли друг против друга; наконец вельможа сказал глухим голосом:

   — Слово, которое ты произнесла, было бы для мужчины смертным приговором; но ты не то что другие, у тебя есть гордость и мужество, и ты не знаешь страха. Ты права: всякое насилие было бы недостойно меня и дало бы тебе право думать на самом деле то, что ты сейчас сказала.

   — Вы даёте мне свободу? — воскликнула Анна. — Вы хотите соединить меня с тем, кого я люблю, кто ждёт меня?

Шувалов почти робко поднял на неё свой взгляд и, посмотрев на неё не отрываясь, произнёс:

   — Нет, я не могу сделать этого; я слишком люблю тебя и, кроме того, убеждён, что моя любовь сделает тебя счастливой.

Девушка с болезненным стоном опустилась на стул и закрыла лицо руками.

   — Выслушай меня, — подойдя к ней, продолжал Шувалов, — было недостойно угрожать тебе: я прошу у тебя прощения, но свободы я тебе не дам. И без боя не уступлю. Ты должна остаться здесь. Я уверен, — продолжал он, и в его взгляде на одно мгновение сверкнула прежняя самонадеянность, — что ты полюбишь меня, когда узнаешь, и не будешь презирать меня, узнав.

   — О, Боже мой, — рыдая, сказала Анна, — а он?