При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Елизавета Петровна стояла посреди комнаты, освещённой большими канделябрами. Граф Алексей Разумовский только что снял с неё тёплый плащ. Пётр и Александр Шуваловы следовали за императрицей: первый — холодный и суровый, словно готовясь во главе своих канониров выдержать неприятельский штурм, а второй — дрожащий, с беспокойно дергающимся лицом, но неустанно высматривая всё кругом своими вездесущими глазами, готовый схватиться за ничтожнейший волосок, если бы только этот волосок мог послужить к избавлению от грозившей опасности.

Позади императрицы стоял Бекетов, весёлый и улыбающийся, удивлённый всеми этими событиями, которые совершенно не мог понять.

Когда Шуваловы увидели княгиню, спускавшуюся с лестницы вместе с обер-камергером, лицо графа Петра Ивановича стало ещё мрачнее, а лицо Александра перекосилось от страха. На спокойном, весёлом лице княгини ничего нельзя было прочесть, кроме изумления, без всякой примеси страха или заботы, изумления от неожиданного приезда императрицы.

Иван Шувалов был бледен, лицо выражало суровую покорность, а взоры опущены долу, когда, не выпуская руки княгини, он приветствовал императрицу положенным низким поклоном.

Елизавета Петровна окинула его взглядом, удивляясь такой дерзости: в доме, где находилось, где жило и дышало доказательство его вины, его измены, он осмелился встать перед ней лицом к лицу!

   — Вот удивительная встреча! — жёстко и язвительно сказала она. — Почему это я нахожу здесь свою статс-даму и обер-камергера? Мне очень интересно знать, — продолжала она, презрительно отворачиваясь от Ивана Шувалова, — что привело сюда вас, княгиня Гагарина, и что за тайну мои друзья, — она с горькой насмешкой подчеркнула это слово, — скрывают от меня в этом доме?

   — Не менее и я изумлена, что вижу вас здесь, ваше императорское величество, — с простодушной уверенностью возразила княгиня, — но я осчастливлена этим, каковы бы ни были причины, так как присутствие государыни несёт с собою благословение небес...

   — Для добрых! — прервала императрица тем же язвительным тоном. — На головы же виновных и изменников присутствие государыни изливает кару отмщения.

   — Мы можем, к счастью, наслаждаться вашей царской милостью, — улыбаясь, возразила княгиня, — так как явились сюда для доброго дела, для соединения двух невинных, любящих сердец. Ваше императорское величество! Ваше присутствие доставляет нам счастливую возможность испросить ваше милостивое покровительство для тех, чьё счастье я пыталась упрочить при содействии Ивана Ивановича... Так как вы, ваше величество, сами здесь, то тайна более не существует... Вы, ваше величество, решите сами.

Позвольте нам раскрыть вашим взорам нашу тайну!

Елизавета Петровна остановила её повелительным жестом и воскликнула:

   — Стойте! Вы не единственные, кого я приехала судить. Чтобы никто не вышел из этого дома! — обратилась она к кирасирскому офицеру, неподвижно, с обнажённым палашом стоявшему у входной двери. — Алексей Григорьевич, — сказала она Разумовскому, — ты проводишь меня к тем людям, которых впустили сюда по моему приказанию; а ты, Пётр Иванович, — обратилась она к фельдцейхмейстеру, — окажи гостеприимство гостье, завладевшей вашим домом. Надеюсь на тебя, что ты честно и правдиво скажешь мне, справедливо ли я сужу... А вы, — холодно и надменно обратилась она к прочим, — ждите меня все здесь; даже и ты, Никита Афанасьевич, — более мягким тоном и как будто извиняясь, сказала она Бекетову, — мне предстоит важное дело... Потом ты будешь около меня, когда мне придётся судить за вероломство.

Опершись на руку Разумовского, государыня направилась к приёмной.

Последние слова императрицы вывели Ивана Шувалова из его покорного, убитого состояния; его глаза вспыхнули гневом; он сделал движение, словно хотел удержать императрицу, но дверь гостиной уже закрылась за нею, Разумовским и Петром Шуваловым. Княгиня удержала обер-камергера и тихо, но повелительно сказала:

   — Подождите, Иван Иванович! Вы совсем потеряли голову; предоставьте действовать мне, и всё пойдёт прекрасно.

Бекетов хотел последовать за княгиней и обер-камергером, но замер: с лестницы спускалась в ярко освящённый вестибюль Клара. Увидав его, она не могла сдержать возгласа восхищения и радости. Бекетов тоже глядел на неё в изумлении, лицо его также светилось радостью; он простёр к ней руки, будто хотел обнять.

От взгляда Александра Шувалова, уже хотевшего было выйти из вестибюля, не укрылось возбуждение молодых людей, и, отойдя в тень, он принялся наблюдать за ними.

Смущённая и раскрасневшаяся Клара прошла мимо Бекетова к боковой двери. Вот она ещё раз обернулась к нему, озарив нежным взором. Вот Бекетов, забыв, по-видимому, обо всём, бросился за ней в маленькую, слабо освещённую комнатку. С быстротой молнии, неслышными шагами, Александр Шувалов скользнул через вестибюль, осторожно прикрыл полуоткрытую дверь и, заперев её на замок, спрятал ключ в карман.

Часовые в вестибюле не стесняли Шувалова — им был отдан приказ только не выпускать никого из дома, всё же остальное их не касалось.