При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Словно бесноватый, он извивался в конвульсиях, пена выступила у него на губах, но затем он вытянулся, его глаза сомкнулись, и он неподвижно повис на руках отца Филарета. Последний осторожно, с нежной заботливостью опустил его на пол, положив ему под голову диванную подушку.

Всё ещё дрожа всем телом, императрица подошла ближе и со страхом, смешанным с состраданием, глядела на мертвенно-бледного юношу, в изнеможении лежавшего на полу.

   — Часто бывают у него такие припадки? — спросила она, в то время как монах нежно гладил волосы юноши.

   — Время от времени они у него повторяются, — тоном служебного рапорта глухо ответил майор Варягин.

   — А этот экстаз, в котором я нашла его, — спросила императрица, — то видение, о котором он говорил?

   — Он утверждает, — всё так же ответил майор, — что видит существо, на земле бывшее его единственным другом, и, может быть, его глаза не обманывают его; может быть, Господь Бог, в своей неизречённой милости, допускает, чтобы та, которая так горячо его любила, приносила ему небесное утешение. Может быть, даже грех спугивать это видение и отдавать его во власть злых духов.

   — А кто было это существо, которое так горячо любило его? — спросила Елизавета Петровна, не отрывая взора от лежавшего без сознания юноши. — Почему её отняли у него?

   — Это была моя дочь, — ответил майор Варягин сдавленным голосом и с таким диким взором, что императрица вздрогнула. — Она была моим единственным счастьем, и я убил её!

   — Вы убили её? — воскликнула императрица. — Зачем?

   — Чтобы исполнить свой долг и присягу, которую я давал, как солдат, перед знамёнами вашего величества.

Императрица с глубоким чувством взглянула на старого ветерана. Смысл его слов остался для неё неясен, но она поняла, что перед нею ужасная, потрясающая трагедия. Затем её взор упал на остальных, она оправилась, со спокойным достоинством уселась в кресло и знаком велела Алексею Разумовскому и Петру Шувалову стать по обе стороны, после чего торжественно произнесла:

   — Я пришла сюда, чтобы пролить свет на это тёмное дело, чтобы, насколько возможно, оказать этому несчастному помощь и милосердие. Майор Варягин, расскажите мне, как это случилось, что вы с вашим пленником, доверенным вашей бдительности, очутились здесь?

Варягин по артикулу выступил вперёд и, положив руку на эфес своей шпаги, ответил:

   — Этот монах, которому, согласно подписанному вами, ваше величество, приказу был разрешён свободный доступ к узнику, порученному мне, злоупотребил предоставленной ему свободой и похитил его переодетым в платье своего послушника.

   — Он подговорил и меня, — воскликнул Потёмкин, — сказав мне, что предстоит лишь небольшая прогулка! Я был обязан повиноваться ему.

   — Этот молодой послушник, — продолжал майор, — сделал всё, чтобы предупредить меня о бегстве. Я с несколькими солдатами пустился вслед за беглецами, взяв с собою свою дочь, моё единственное дитя, так как она просила меня, думая, что будет в силах уговорить вернуться узника. Я нагнал беглецов в лесах у Тихвина. Они были в моей власти, и я вернул бы их в Холмогоры, но мои солдаты отказались повиноваться мне и не захотели пустить в дело оружие. Тогда я вынужден был исполнить свой долг, повелевавший мне живым или мёртвым не выпускать узника. Я выстрелил в него, но дочь своею грудью защитила его, и моя пуля поразила её сердце, такое невинное и чистое... А я за её счастье отдал бы всю свою жизнь.

Последние слова майора были заглушены тихим рыданием.

   — Ужасно! — воскликнула императрица. — Какая мрачная судьба тяготеет над главою этого несчастного, которого я грудным младенцем носила на руках! Но вы сказали, — строго спросила она майора, — что ваши солдаты отказались повиноваться и не хотели употребить оружие, чтобы удержать пленника? Как это случилось? Разве это возможно? Ведь воинское неповиновение карается смертью.

   — Солдаты последовали примеру старого сержанта Вячеслава Полозкова, — возразил майор Варягин. — Он теперь ожидает здесь на коленях решения вашего величества, но в продолжение всей своей службы он вёл себя прекрасно.

Императрица перевела свой взор на старого воина, со скрещёнными на груди руками, как перед причастьем, всё ещё стоявшего на коленях.

   — Подойди сюда, Полозков, — приказала Елизавета, — Ты знаешь, что значит примером или словом возбуждать моих солдат к неповиновению? Отвечай, с чего тебе пришло на ум взвалить на свою убелённую сединами голову такую вину?

Полозков поднялся; его лицо было взволнованно, он весь дрожал, но не изменил, подходя к императрице, своей военной выправки.

   — Я загубил свою жизнь, всемилостивейшая матушка государыня, но поступить иначе не мог, так как наш глубокочтимый батюшка держал против нас святой крест, на который ни один верный сын Церкви не смеет поднять вооружённую руку. А затем...

Он запнулся.

   — А затем что? — повторила императрица. — Говори, я хочу всё слышать, хочу всё знать!

   — Когда узник стоял так, — ответил старый сержант, — так повелительно протянул руку и так угрожающе поводил глазами, что я за все сокровища мира не согласился бы поднять на него руку, потому что...