При казенной бумаге

Солдат немного замялся, -- должно быть, вспомнил о строгостях инструкций, о которых напоминал помощник в конторе. Но за час времени, пока шли вместе, солдаты успели уже немножко привыкнуть к своему арестанту и, кроме того, очень уж скучно было идти так, не разговаривая. Веснушчатый был строже, -- или, по молодости, не избавился от суеверного страха перед начальством, которое может все узнать и все увидеть. Сказал отрывисто:

-- То, да не то. Мы на службе царю и отечеству, а за вами не догляди, так сейчас и лыжи навостришь.

-- Понятно, навострю. На это у вас и винтовки есть.

Старший любовно погладил приклад трехлинейки.

-- Правильно. Пуля -- она далеко достанет.

-- Так вот вы и убейте меня, если я вздумаю бежать. А, пока я иду спокойно, зачем вы на меня волком смотрите? И мне скучно, да и вам не весело.

-- Уж какое веселье! -- еще больше смягчился старший. И, чтобы сказать что-нибудь приятное арестанту, заметил с тем глубокомыслием, с каким всегда произносят чужие слова: -- Бывает, само собой, что и безвинных сажают. Всяко достается тоже...

-- Ну, безвинные-то только дураки попадаются! -- неожиданно отрезал политический. -- Этим уж вы меня не утешайте. А я, слава Богу, кое-что успел сделать.

-- Говорит тоже! -- нахмурился веснушчатый. А старшему, бойкому и жизнерадостному, должно быть, понравилось, что политический -- не такой, как все другие арестанты, которых приходится водить из тюрьмы в город и обратно: не поет Лазаря и не жалуется на судьбу.

-- Стало быть, по заслугам считаете? Так. Оно и душе легче. Политикой занимались или другим чем? На жулика-то не похоже будто.

И, не дожидаясь ответа, договорил:

-- Умственное дело -- политика. Господское. Поди, по книжкам все?

-- Как придется. И почитывал и пописывал.

-- Вам, господам, и так много воли дадено! -- сердито ворчал веснушчатый. -- Чего еще добиваетесь? Темный-то народ совсем забили.

И сейчас же замолчал, спохватившись: не наговорил ли лишнего.

Между городом и поселком дорога пролегает по высокой дамбе, переброшенной через заросшее огромными камышами болото. Камыши уже пожелтели и высохли, качают мягкими пушистыми метелками и слабо шелестят от ветра.

Запрыгала, торопясь и громко щелкая жирным брюхом об землю, крупная ярко-зеленая лягушка. За ней другая, третья. С дамбы скатились в воду, и широкие перепутанные круги побежали между стеблями камыша. Старший нагнулся, захватил щебенку и, размахнувшись, бросил ее туда, где скрылись лягушки. Вытер об полу шинели запылившуюся ладонь.

-- А и господа и мужики -- один черт! Подпусти тоже нашего брата к жирному краю: не хуже господ лопать будем. Только что без умственного дела. Да мне наплевать. Мне бы вот самому освободиться... Давно в запас надо, а держат. Война, чтоб ее... Того и гляди, в Сибирь угонят. Не слыхали, -- повернул лицо к политическому, -- скоро ли отвоюют?

Арестант пожал плечами.

-- Откуда же мне знать? Я вот уже который месяц и лица человеческого не вижу, кроме надзирателей. Да и у тех больше не лица, а хари.

-- Скучно, небось?

-- Ничего, терпеть можно. Пишу, читаю... А на войне как дела?

-- Да бьют все... Чего больше?

-- А ты бы полегче! -- опасливо посоветовал веснушчатый. -- Как бы чего не вышло!..

-- Э, чего там... Видишь, -- все за книжками человек. Кому другому он вреден, а не нам. Нам от книжек -- ни вреда ни пользы.

Однакоже замолчал, по-видимому, не совсем уверенный в правоте своих собственных слов. Но уже не так сторожко держал винтовку и шел вольнее, часто поглядывал по сторонам и даже мурлыкал что-то себе под нос.

В городе шли, как полагалось, -- не тротуаром, а посреди улицы, по избитой и пыльной мостовой. И так как был праздник, то на улицах слонялось много людей, которым некуда было девать свое свободное время. Поэтому все с особым вниманием смотрели на арестанта и его конвой, заворачивали головы в их сторону, проходя мимо, а некоторые даже останавливались и смотрели вслед. Одни покачивали головами или вздыхали, другие смеялись. Таких было даже больше. Только какая-то старушка во вдовьих плерезах и с завернутой в носовой платок просвиркой сунулась было к арестанту с медной монеткой в руке, но веснушчатый легонько отстранил прикладом старушку и безапелляционно выговорил:

-- Нельзя... Не полагается, бабушка!

Толстый господин в котелке, уже выпивший, несмотря на ранний час, крикнул арестанту, должно быть, угадав по наружности характер его преступления:

-- Стыдно-с, молодой человек! Стыдно... В такое время, когда отечество...

И, словно испугавшись чего-то, торопливо свернул в переулок.

-- Ах, шкура! -- рассердился старший. -- Туда же с укорами лезет, сытая твоя харя! Наворовался...

-- А ты помолчал бы! -- все настаивал на своем веснушчатый. -- Неровно господин офицер...