При казенной бумаге

Со времени ухода арестанта прошло не более получаса, когда он уже вернулся обратно в сопровождении осторожно позвякивавшего шпорами Павлова. Арестант был сердит и красен, и даже волосы на голове у него взъерошились, как у потревоженного ежа. Укоризненно сказал вахмистру, который все еще барабанил пальцами:

-- Хорошее, можно сказать, облегчение вышло! Прокуратура новую статью прибавила, -- и все дело обращено к доследованию. Только и всего. За нос водят только. Все равно, я раз навсегда отказался от показаний...

-- Агентурные сведения, может быть? -- осторожно предположил вахмистр.

-- Уж это вам лучше знать! -- все еще горячился арестант, но, усевшись на старое место между конвойными, сразу остыл и улыбнулся. -- Досадно, знаете... Вы-то, конечно, не виноваты и против вас я ничего не имею, но там...

Он кивнул головой в сторону комнат с гардинами и коврами.

-- Да-с, человек черствый! -- согласился вахмистр. -- Однакоже, и он не сам по себе... Как сверху прикажут!

Конвойные встали и нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

-- Скоро отправляться-то?

-- Торопиться некуда! В этакое место всегда поспеется! -- благодушно сказал вахмистр, однакоже, приказал машинисту: -- Отстукай-ка препроводительную, я снесу на подпись...

Писарь вставил в машину новую четвертушку и бойко защелкал, отбивая бледно-лиловыми буквами привычные фразы. Арестант тоже поднялся и заглянул через плечо писаря на четвертушку. Прочел:

"По прекращении надобности при сем возвращается вам для содержания на прежних основаниях во вверенной вам тюрьме"...

-- Уж хотя бы бумагу препровождали при человеке, -- а то человека при бумаге... Ядовитые вы люди, господин вахмистр!

-- Бумага важнее, потому что без этой бумаги вас и самого в тюрьме не примут! -- объяснил писарь. -- На свободе -- паспорт, а с конвоем -- препроводительная. Без того никакого порядку не будет...

Докончив четвертушку, ловким движением выдернул ее из машины и передал вахмистру. Тот опять сделал официальное лицо, поправил аксельбант, подкрутил усы и осторожно, как в святилище, вступил в комнату с гардинами.

Через четверть часа трое шли обратно по дороге в тюрьму. На прощанье вахмистр сообщил арестанту еще одну довольно важную политическую новость и этим снова привел арестанта в самое радужное настроение. Теперь он шагал по мостовой бойко и весело, хотя не успел еще отдохнуть как следует от утренней прогулки, внимательно рассматривал встречных и одному поклонился, -- незаметно, одними глазами.

Встречный -- пожилой человек с жиденькой седеющей бородкой -- сдернул измятую шляпу и даже помахал ею в воздухе в знак приветствия. Но остановиться не решился и пошел дальше, все помахивая шляпой и кланяясь.

-- Вишь ты! -- удивился старший солдат. -- Тоже из ваших товарищей, видно?

-- Нет, так... Просто хороший человек.

-- Старый уж, гляди... А не боится!

-- Чего им бояться? -- оборвал веснушчатый. -- Не наш брат...

-- Ну, тоже, как припечатают...

Проехали на извозчике две накрашенных девушки в слишком пестром одеянии. Должно быть, заинтересовались таким невинным на вид, молодым и веселым человеком, который шел по улице в сопровождении такой грозной стражи. Одна, в малиновой шляпке с желтыми перьями, крикнула:

-- Миленочек бедный! За что это такого красавчика?

А другая, в розовом, послала воздушный поцелуй.

-- Ого-го! --многозначительно протянул старший и засмеялся. -- Тоже знакомые?

-- Нет, к сожалению. Некогда было на воле такими делами заниматься... И на том спасибо, что пожалели.

-- А душа у них мягкая, это верно. К иной присосется какой-нибудь подлюга, мучает всячески, деньги тянет, -- а она хоть бы что... Только пуще любит. У всякого свое сердце есть, ежели хорошо понять. Оно, конечно, вахмистр -- тоже начальство... И ежели бы не по службе...

-- Что же?

-- Тоже подлюга он, вот что! -- неожиданно закончил старший. -- Из таких, что мягко стелет, да жестко спать... Говорит всякие слова, а как понадобится -- родную мать продаст.

-- Нет, почему же! -- не очень настойчиво возражал арестант. -- Я думаю, и он тоже -- как все. Вот объяснял же писарь, что не может жить человек без казенной бумаги. В вахмистре, может быть, бумаги больше, чем человека, но и в нем все-таки человек есть. Иначе не стал бы рассказывать мне разных новостей, потому что по бумажке-то уж этого никак не полагается.

Веснушчатый так же внимательно, как его товарищ, вслушивался в то, что говорил арестант, но, должно быть, не совсем понял. А старший удовлетворенно прищелкнул языком.

-- Вот! И то правильно! Нашего солдата возьми: не человек, а насквозь бумага! А не бумага, так винтовка. Сейчас идем и бумажку с собой несем в обшлаге, а к бумажке живой человек припечатан. И выходит: несут две винтовки бумажку, а для чего -- про то один бес знает.

Уже выходили из города, и здесь даже веснушчатый почувствовал себя свободнее. Вмешался в разговор, отстаивая свою постоянную позицию;

-- Не бес, а начальство... За такие-то слова, кабы кто слышал... Мало еще тебя вахмистр пробрал?