При казенной бумаге

Прямой путь шел через главную улицу, но солдаты, хотя и утомились от длинной прогулки, все-таки сделали почему-то порядочный крюк и пришли, куда было нужно, менее людными переулками. Остановились перед небольшим особнячком, выкрашенным в веселую голубую краску. Сквозь чисто вымытые оконные стекла просвечивали тюлевые гардины и цветы в майоликовых банках. Казалось, что там, внутри, должно быть так хорошо, уютно и мирно.

Солдаты не знали как войти, и, потоптавшись немного у парадного входа, украшенного большой медной дощечкой, завернули через незапертую калитку во двор.

Во дворе из открытого окна -- уже без гардин и цветочных банок -- выглядывал благообразный вахмистр с проседью и лысиной. Щурясь от солнца и сделав ладонь козырьком, посмотрел на пришедших. И улыбнулся арестанту, как старому знакомому.

-- Пожалуйте, пожалуйте... Заходите! Вот сюда, служивые... Направо, в крылечко.

Из тесных сеней, с кадкой для воды и мочальной шваброй в уголке, попали прямо в канцелярию. Крепко пахло сургучом, бумажной пылью и кислыми щами. За длинным некрашеным столом сидели два писаря и быстро писали, одинаково склонив головы на одну сторону. Третий стучал на машинке. Поодаль поместился младший унтер-офицер и, вынимая из холщового мешочка форменные оловянные пуговицы, старательно пересчитывал их, а потом раскладывал на свободном месте стола одинаковыми кучками.

Старший стукнул винтовкой об пол и достал из-за обшлага препроводительную бумажку, которая порядком измялась за дорогу, но все же не потеряла своего специального казенного вида.

Писаря оставили работу и оглянулись, унтер-офицер как раз досчитал последнюю кучку и ссыпал все пуговицы обратно в мешок.

-- Двести восемьдесят одна... Семи штук не хватает, чтобы им икнулось. Докупать придется!.. Наше вам почтение! Давненько не виделись!

-- Да, с ареста! -- усмехнулся арестант и вспомнил, как этот самый унтер держал его за руки при обыске.

-- Теперь уже можно прямо сказать, что ваше дело скоро решится! -- успокоил вахмистр, принимая от конвойного бумажку. -- Вы присядьте тут, а я доложу.

И на носках, чтобы не так греметь шпорами, вышел за дверь, в комнаты с гардинами и цветами. Арестант сел на длинную скамейку, конвойные помялись и тоже решительно опустились по бокам арестанта. У всех троих ноги сладко заныли от усталости.

-- Как здоровье? -- справился унтер-офицер.

-- Ничего! спасибо

-- Побледнели вы очень. Или загар сошел, может быть... Здоровье-то беречь надо. Не скучаете? Пуще всего скучать берегитесь. Начальник-то у вас собака большая, но и с ним ужиться можно... На днях для вас целый ворох книг доставили. Мне господин полковник и просмотреть приказали... с вахмистром вместе. Хорошие книги. Которые есть даже с картинками. Не забывают вас.

-- То-то тебе и нагоняй хороший был за эти книги! -- усмехнулся один из писарей.

-- Действительно... Там в одной книжке карандашными точками секретное письмо было наметано, а я прозевал. Потом полковник сам доискался как-то... Кричал здорово и ногами топал. Теперь вот посадил по хозяйственной части пуговицы считать.

Арестант почесал за ухом.

-- Жаль...

-- Вам жалко, да и мне нехорошо... Хотите папиросочку? Турецкая.

Арестант вспомнил, как на первом допросе товарищ прокурора предлагал ему свою душистую папиросу и заметно был обижен, когда арестант отказался. А сейчас совсем не хотелось обижать разговорчивого унтера.

Закурил с наслаждением, выпуская густые клубы едкого дыма.

Веснушчатый конвойный разочарованно вздохнул:

-- Разрешается, стало быть... курить-то... А мы не давали.

Унтер-офицер посмотрел на него с презрительным сознанием своего служебного превосходства.

-- Вы разве что понимаете? Одно слово -- крупа!

Вернулся вахмистр. И, переходя через канцелярию, все еще сохранял на добродушном старом лице выражение почтительной суровости и неуклонной исполнительности, с каким стоял перед полковником. Кивнул унтер-офицеру:

-- Павлов, тебя!

Павлов положил на край стола только что закуренную папиросу, торопливо одернул мундир и так же, как вахмистр, на самых кончиках носков, направился к двери. Сразу превратился из обыкновенного веселого человека со всеми обычными радостями и горестями в ту немую, инстинктивно-злобную машину, которая присутствовала тогда на обыске. А вахмистр сел, опять распустил лицо в улыбку, пригладил ладонью усы.

Солдаты смотрели на него исподлобья. Что-то казалось им подозрительным в этой чистенькой белой комнате и в этих людях, которые так легко и быстро меняют личину.

-- Как делишки, служитель? -- заговорил вахмистр.

Веснушчатый учащенно заморгал, а старший приподнялся, сплюнул в уголок и процедил сквозь зубы:

-- Известно, какие наши дела... Одно слово -- солдатская доля.

-- Да, поприжали вас теперь, с войной-то... И то говори спасибо, что в действующую армию не угнали.

-- Тут и дома хлопот много. У людей праздник, а у нас все страда. То туда, то сюда... Из караулов не выходим.