Прямо сейчас

Министр финансов был пьянее остальных и вступал в разговор лишь изредка, но если вступал, то обмен мнениями быстро превращался в перепалку. Когда в его суждениях начинали мелькать слова «дармоеды», «хапуги» и призывы «закатать губы обратно», а в ответ ему – предложения «просушить бухгалтерские мозги» и «засунуть свои деревянные счеты в задницу», и застольная беседа, таким образом, приближалась к черте, за которой свара перерастает в дебош, Паутов вмешивался и утихомиривал противников. И тогда все вспоминали, что летят на родину триумфаторами и что обсуждаемые проблемы – это сущая ерунда на фоне того потрясающего факта, что Россия и Белоруссия вновь составляют единое целое. И все сановники опять приходили в отличное расположение духа. Кроме министра финансов.

Президент, как и большинство его подчиненных, выглядел радостным и довольным. Однако подспудно Паутова томило какое-то неприятное предчувствие. Бочку беловежского меда для него портила некая ложка дегтя, хотя ему никак не удавалось уловить, что именно его тяготит.

С одной стороны, в Беловежской пуще все прошло как по маслу. Пресс-конференция, на которой перед телекамерами и под фотовспышками репортеров состоялось подписание договора, Микулов ни разу не попытался перетянуть одеяло на себя. Наоборот, президент Белоруссии (вернее, теперь уже, после подписания бумаг, вице-президент объединенного государства, которое решено было называть по-прежнему Российской Федерацией), всячески демонстрировал свое почтение к нему, Паутову, и держался в тени, как подобает младшему брату. Но, с другой стороны, какого черта этот старый пень увязался за российской делегацией в Москву. Летит теперь в своем самолете параллельным курсом. Даже позвонил, спросил, как настроение. А когда узнал, что здесь идет гудеж, сказал, что тоже непременно выпьет за общую победу. Еле скрипит, старый пень, а туда же, строит из себя гусара.

Погрузившийся в собственные мысли Паутов уже не слушал окружавших его министров. Впрочем, и они за столом уже не составляли единой компании, а разговаривали по двое-трое.

«Ну что вот с ним делать в Москве, с этим Микуловым?» – подумал Паутов. А если помрет там в первый же день? Или даже прямо сейчас, в полете, дуба даст? Значит, надо будет в стране траур объявлять. Народ радуется, у людей праздник, самое время лавры пожинать, а тут на тебе – здрасьте. То есть до свидания. В смысле прощай, наш дорогой Антон Максимович. «Микулов! – Паутов мысленно все больше заводился. – Фамилия простецкая, и манеры такие же».

Он встал и без всякой цели пошел по салону самолета. Хотелось размяться. Где-то он наткнулся на преданный взгляд сидящего у окошка поодаль от общего стола Артема Алексеевича – Артемки, которого Паутов держал при себе в качестве дворецкого или денщика и к которому обращался иной раз как к оракулу, задавая вопросы о будущем, предполагающие односложные ответы – либо да, либо нет. Не было случая, чтобы предсказания Артемки оказались неверными. Однако сейчас президенту не о чем было спрашивать. Может, он был бы и рад спросить, но не знал, о чем именно, ощущения были слишком зыбкими и никак не принимали словесную форму. Паутов нахмурился и отвел взгляд в сторону, давая понять Артему Алексеевичу, что не расположен к общению.

Лайнер уже минут пятнадцать, как начал снижение. Президент еще пару раз прошелся туда-сюда по самолету и остановился у входа в кабину пилотов, рядом с которой, за перегородкой, было установлено необычное пассажирское кресло. Оборудованное двумя ремнями для фиксации бедер сидящего в области паха, и еще двумя, похожими на ремни безопасности в автомобиле, охватывающими тело крест-накрест, это кресло было по сути креслом военных летчиков, но предназначалось для экстренной эвакуации главного пассажира этого салона – президента. После беспрецедентной гибели политической верхушки Польши во время полета в Россию, служба охраны главы государства настояла на установке этого кресла на борту №1, как называли президентский самолет. Конечно, пришлось доработать и фюзеляж лайнера: над спасательным креслом устроили люк, который в экстренной ситуации автоматически отскакивал в сторону за секунду до того, как кресло с президентом должно было покинуть самолет. Кроме того, под сиденьем находились четыре небольших реактивных турбины. Они тоже запускались автоматически, так что даже в случае, если бы привилегированному пассажиру пришлось катапультироваться непосредственно перед падением самолета, у самой земли, то кресло все равно вознесло бы его на высоту не менее двухсот метров, с которой раскрывшийся парашют успел бы затормозить падение и позволил бы ему безопасно приземлиться. Существование спасательного кресла было государственной тайной. Люк над ним был малозаметен изнутри, и тем более – снаружи, на этом месте фюзеляжа для маскировки был нарисован герб России.