Прямо сейчас

Паутов никогда не садился сюда, хотя техники, отвечающие за безопасность полетов, еще до монтажа кресла на борту самолета просили президента попробовать – просто присесть, чтобы определить, точно ли по фигуре подогнана форма сиденья и спинки. Но и тогда, и позже, проходя по салону мимо кресла, президент неизменно игнорировал его, втайне опасаясь накликать беду. Однако сейчас Паутову вдруг захотелось сесть на это место, за перегородку, в необъяснимой надежде, что здесь он наконец поймет причину своих смутных неприятных ощущений.

И действительно, усевшись в спасательное кресло, он смог отстраниться от всего, что мешало и отвлекало от беспристрастных размышлений о последних событиях. Он понял, что отравляло ему радость нежданного успеха. Словно успокоился взбаламученный чьей-то ногой ручей, и теперь сквозь воду изумительной чистоты стали видны камешки и песчинки дна. До Паутова дошла та простая и досадная истина, что он никак не может считать присоединение Белоруссии своей победой. Это была для него чистая случайность. А весь его жизненный опыт подсказывал, что настоящие победы случайными не бывают. Можно найти на полу рубль, сто рублей, даже тысячу, но не миллион. Он не стремился к воплощению этого плана, не боролся за него. Но самое неприятное заключалось не в этом, а в том, что он вдруг осознал, что подобный грандиозный план и не мог прийти ему в голову. Все последние годы он уже был не тем, кем был во времена своего восхождения к верховной власти.

Да, теперь он боялся сделать слишком широкий шаг. Все в его жизни шло по накатанной колее. Так зачем было рисковать? Он не был готов поставить на кон слишком многое и играл по маленькой. А с маленькой ставки солидного куша не сорвешь. На днях он мечтал у окна своего кремлевского кабинета о великих делах и не понимал, что в реальности всем своим нутром не желает ничего великого. Да, сейчас это стало совершенно ясно. Поэтому он и не мог никак придумать, чего бы такого совершить. Ведь несколько лет назад его еще посещали какие-то смелые идеи. Пускай изредка, но появлялись какие-то масштабные замыслы, но он всегда находил предлог, чтобы не воплощать их в жизнь. Едва он начинал серьезно обдумывать такую идею, как сразу у нее возникало множество изъянов, и приходилось признать, что она, хоть и красива, но, к сожалению, абсолютно не осуществима. Либо – осуществима, но не в данный момент, надо подождать и потом уже, когда-нибудь, возможно… Черт, он же просто не решался рискнуть, боялся проиграть, потерять свое положение!

В эту минуту Паутов уже не поручился бы, что раньше он и в самом деле не осознавал всего этого. Но сейчас правда предстала перед ним во всей своей бескомпромиссности. Он считал себя всемогущим, потому что ему удалось занять высшую должность в стране, но он не был всемогущ. Он мог распоряжаться целой страной, но над собой власти не имел.

– Артем, неси водку, выпьем, – сказал Паутов, не оборачиваясь, уверенный в том, что тот где-то поблизости, слышит повеление и выполнит.

Артем Алексеевич и в самом деле явился очень скоро. Но без водки. Он стал молча пристегивать Паутова ремнями к креслу. Орудовал Артем Алексеевич уверенно, он, без сомнений, заранее изучил это кресло, возможно, даже тренировался и знал, как нужно действовать.

– Ты спятил, Артем? – сказал Паутов. – Я тебя об этом просил?

– Надо, Владимир Иванович, – ответил тот. – Летчики сказали, с самолетом что-то неладное. Но вы, главное, не волнуйтесь, это на всякий пожарный. А я сейчас мигом к столу за бутылкой и обратно.

Артема Алексеевича не было с минуту. Паутов посмотрел в иллюминатор, судя по огням и смутным очертаниям внизу, земля была уже совсем недалеко. Президент зачертыхался, взялся было за ремни, чтобы отстегнуть их, но в этот момент самолет пару раз подряд так тряхнуло, что он решил прежде все-таки дождаться Артема и расспросить, насколько серьезна проблема.

Явившийся с подносом, на котором были две рюмки, бутылка, тарталетки с черной икрой и соленья, Артем Алексеевич еще раз заверил патрона, что беспокоиться не стоит, хотя, прибавил, береженого бог бережет.

Он мгновенно наполнил рюмки и протянул одну президенту.

– На посошок, – сказал Артем Алексеевич за мгновение до того, как Паутов опустошил ее.

Закусывая, Паутов заметил:

– Ляпнешь же ты иной раз, Артем. Причем здесь посошок? Мы уже почти дома, пора за благополучное приземление пить.

– За благополучное приземление, – возгласил Артем Алексеевич, сунув в руку президента вновь наполненную рюмку, а когда они выпили, добавил:

– Командир корабля сказал, будем садиться не в Домодедово. На спецаэропорт Быково идем, туда дотянем.

Паутов только рот разинул. Не успел он опомниться, как где-то за иллюминатором, справа по борту, раздался громкий хлопок. Паутов и Артем Алексеевич словно по команде посмотрели, что там, и увидели, как задымил двигатель под правым крылом лайнера. Затем из турбины сквозь черные клубы стали прорываться треугольные флаги пламени. В салоне, позади, где оставались министры, раздались отчаянные крики и матерная брань.