Прямо сейчас

Паутов задержался всего на минуту. Но за эту минуту настроение вдруг изменилось. Он был растроган бескорыстным поступком Микулова. И это его насторожило. Он вообще не нравился себе в последнее время – все эти мысли о том, что он мало что сделал, что он не достоин самого себя в роли правителя России… Таким он никогда не был. Что за слюнтяйство? А теперь еще и это сочувствие к Микулову, даже благодарность ему, признательность за его великодушие. Может, это старость? Та самая, которую обычно люди в более раннем возрасте с удовольствием признают за собой. Даже бахвалятся ею перед окружающими. С легкостью говорят: «Э-хе-хе, старость – не радость» и прочие такие фразочки. А все именно потому, что на самом деле уверены, что пока еще не состарились. Но потом, когда и правда оказывается, что уже «не радость», охота говорить об этом пропадает. Нет, этот неожиданный подарок – Белоруссия, – все-таки не может быть без подвоха, не может быть все так просто. А что, если это западня, а ни какой не подвиг? Что если Микулов темнит? Вот, например, возьмет и скажет на пресс-конференции перед иностранцами, что это была его и только его идея. Что ему наконец удалось уговорить его, Паутова, пойти навстречу, и вот только поэтому сегодня два братских славянских народа снова вместе. И как ему на это ответишь? Придется схавать. Не может быть, чтобы Микулов за здорово живешь подарил ему эту заслугу и не задумал при этом, как перетянуть одеяло на себя.

Микулов лежал тихо, не шевелясь.

Медленно направившись к двери, Паутов уже знал, что сейчас сделает: остановится у порога, обернется и как бы между прочим, но твердым тоном скажет, что выступит на пресс-конференции первым и объявит, что они вместе пришли к идее объединения двух стран. Потому что все-таки это Россия по отношению к Белоруссии старший брат, а не наоборот.

Он медленно повернулся и пошел к выходу, до которого было шагов семь. За ним – Байбаков и Чернега.

Приблизившись к двери, Паутов еще более замедлил движение, но не резко, чтобы идущий следом Байбаков не налетел на него. Президент России уже почти совсем остановился, собираясь театрально взяться за лоб, мол, вот еще какая ему мысль в голову в сию секунду пришла, но тут услышал оклик Микулова:

– Володя, погоди.

Паутов обернулся.

– Мы все с тобой обговорили? Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Микулов.

Он по-прежнему лежал, откинувшись на подушку, однако лицо его не выражало, как еще секунду назад, бесконечной усталости. Если бы не бледный вид, можно было бы даже счесть его за вполне здорового человека.

– Сказать? Про что? – Паутов нервно соображал, стоит ли говорить про пресс-конференцию прямо сейчас, или лучше чуть потянуть время, чтобы сложилось впечатление, будто это Микулов подтолкнул его к размышлениям про очередность выступлений перед телекамерами.

– Не знаю, – сказал Микулов. – А то я тут один в основном языком трепал, даже неудобно перед гостями. Перебивал тебя. А ты, может, хотел сказать еще что-нибудь про всю эту историю.

– Историю? – Паутов подумал, что прежде чем выкладывать карты, неплохо бы выждать еще малость, самую чуточку, словно бы обдумывая, что еще они могли упустить.

– Ну да, – сказал Микулов, внимательно глядя прямо в глаза Паутову.

– Да, э-э, ничего особого. А у тебя есть какие-то идеи? – Паутову вдруг понял, что Микулов остановил его в дверях совсем не случайно. Что ж, посмотрим, что ему нужно.

– У меня идеи? – Микулов усмехнулся. – У меня всегда есть, чем ответить, гм, на такой вопрос. Вот что. Я думаю, что на пресс-конференции ты должен первым объявить про это решение.

– Почему я? – спросил Паутов, не показывая вида, что очень рад этому предложению.

– Так будет правильно. Потому что все-таки это Россия для Белоруссии старший брат, а не наоборот. Первое слово – старшему брату. Согласен?

– Ну, идея насчет объединения стран, конечно, давно носилась в воздухе. Но это ты мне предложил провернуть объединение прямо сейчас. Мне будет не очень-то удобно.

– Ну вот, то мне неудобно, то тебе, – сказал Микулов. – Как две школьницы, ей-богу. Нет, ты должен паровозом впереди идти. По идее ведь такое решение вообще надо было в Москве объявлять. Это я должен был приехать к тебе. Как к старшему брату.

– Нет, ну… – Паутов хотел сказать, что, мол, куда ж тебе в таком состоянии лететь, но сказал вместо этого другое: – Э-э, я не согласен. Беловежская пуща – это тоже символично. Здесь развалилась империя, здесь ей и обратно склеиваться. Все логично.

– А знаешь, я еще, может быть, соберусь с силами и полечу с вами завтра Москву, и мы там еще раз какое-нибудь такое мероприятие проведем, еще раз объявим, в Кремле.

– Ты серьезно? Нет, ну мы, сам знаешь, всегда рады, но…

– А чего? Никто же, в общем, не знает, что я уже не жилец, гм, почти. Ты, Володя, наверно, еще несколько дней назад и сам не думал, что я… в таком виде, а?

– Да, если честно, – ответил Паутов. – Расстроил ты меня.