Пряный аромат Востока

Они пораньше пришли в роскошное здание вокзала, больше похожее на дворец, с устремленными ввысь контрфорсами и витражными окнами, чтобы избежать толпы, но их вагон уже больше напоминал шевелящееся, ревущее людское море: семьи, направлявшиеся на пикник, резвые школьники, бабушки в сари; один мужчина держал на коленях свернутый матрас, покрытый грязными пятнами.

Тори сидела у грязного окна, Вива в середине; напротив них пухлая молодая мать с бесчисленными промасленными пакетами – ее семья ехала на пикник. Вива с облегчением почувствовала легкое шевеление воздуха, когда поезд медленно отбыл с вокзала и, стуча колесами, нырнул в мерцающую пелену жары.

Вива забавлялась, наблюдая, как большие васильковые глаза Тори полезли на лоб при виде голого садху, монаха со сморщенной кожей и еле прикрытыми ягодицами, прыгнувшего в поезд на первой станции. Потом по поезду стремительно, словно на них горели штаны, промчались чай валахи и торговцы едой, торговавшие чаем, омлетами, печеньем, супом дхал и чапати.

Но прошли три часа, и жара смешала запахи пота, масла для волос, пряной пищи и газов из кишечника, а оконное стекло нагрелось так, что не дотронешься. Тори, которую мутило после выпитых накануне коктейлей, стала стонать и жаловаться, что ей плохо.

Вива почти не слушала ее. Впервые после своего приезда она покинула город, и в ее душе нарастало странное, веселое возбуждение, когда она видела в окне крошечные станции, женщин с горшками на головах, а потом, на краю равнины, поросшей кустарником, караван верблюдов, вынырнувший из облака пыли и тотчас же скрывшийся в ней.

Дейзи была права – замечательно, когда ты снова срываешься с насиженного места. Как раз то, что Виве сейчас нужно.

Поезд стучал колесами – тук-тук-тук, ныряя в узкие долины, пересекая обожженные солнцем равнины. Вокруг Вивы стоял гул разговоров на хинди, маратхи. Вива закрыла глаза и погрузилась в неверный сон, в котором вместо Тори с ней ехал Уильям.

Вообще-то они почти никуда толком не ездили вместе. Лишь в начале знакомства он брал ее с собой два раза. Один раз – в Швейцарию, где они останавливались в серии предсказуемых, безупречных отелей, знакомых ему. Однажды – на берегу озера в кантоне Берн – он страшно скандалил, когда по ошибке аннулировали их бронь.

Тогда она сидела одна на балконе; именно в тот момент она поняла, что Уильям, при всей его солидности и быстром уме, был робким человеком и хотел путешествовать как можно спокойнее, без всяких там приятных и неприятных неожиданностей, и по возможности чувствовать себя всюду комфортно, как дома. Она не осуждала его за это, но внутри нее что-то требовало больше воздуха, больше света.

В полусне ей чудилось, что он сидит напротив нее, положив локти на промасленные пакеты их попутчицы, – а ведь на нем аккуратнейший дорогой пиджак. Он злился на нее за то, что она втянула его в эту авантюру, за ее энтузиазм. «Зачем все это, – ворчал он, – когда мы вполне можем себе позволить билеты в вагон первого класса? Что ты пытаешься доказать?» И постепенно ее восторженное состояние улетучивалось.

Фрэнк не такой. Его восхищают маленькие неожиданные открытия – ему понравилось в тот раз кафе Мустафы, он с восторгом рассказывал ей про неожиданные места, на которые он натыкался в Бомбее, например про Воровской базар и… О господи. Она проснулась и поглядела на чахлые колючие деревья. Нельзя ей думать о нем. Когда они танцевали с ним у Дейзи, ей было так сладко, так легко, она ощущала его запах, терпкий и лесной, словно от древесины лимонного дерева, и что-то другое, более глубинное и веское, что притягивало ее к нему.

Она резко тряхнула головой. Ее тело до сих пор хранило память о том танце: о его руке на ее талии, о свете, исходящем от его кожи (или это ей лишь казалось?), о том, как он на миг зажмурился, словно от боли, когда она нечаянно коснулась щекой его щеки.

Она принудила себя снова думать об Уильяме, как о необходимой коррективе. Когда он бросил ее, она еще долго, много месяцев, чувствовала себя разбитой и грязной, словно ее переехал грузовик, и, что хуже всего, ее было некому собрать по кусочкам, ведь родители умерли. Она потеряла гордость – бродила вокруг его дома будто раненое животное, ожидая, что он вспомнит о ней, скажет, что это была лишь глупая шутка. Если бы не работа – к тому времени она устроилась машинисткой к миссис Драйвер и начала писать сама, – она просто сошла бы с ума.

Лучше вспоминай об этом.