Пряжа Пенелопы

Вот какова была смерть Агамемнона, величайшего из греков, могущественнейшего царя Востока и Запада, покорителя Трои, владыки Микен.

– Проклятая шлюха, проклятая шлюха, а ну, иди сюда, дрянь, а ну!.. Попадись мне только, я!..

Один из недостатков роскошного дворца из белого мрамора и золота состоит в том, что слова очень громко разносятся по его залам. Рабы отворачиваются; царедворцы прячутся в тени, когда мимо проносится государь. Но даже в огромном микенском дворце в конце концов оказывается некуда больше бежать.

Потом, после того как он схватил жену за загривок и доходчиво познакомил ее со своим мнением, она мылась, а он, посмотрев на ее мокрые волосы, отведенные от лица, сказал:

– Ты выглядишь как проклятая…

Остальное предложение было оборвано ножом, который его жена вонзила ему в горло так, что он вышел сзади. Некоторое время Агамемнон еще стоял, поддерживаемый заткнувшим его лезвием, которое она продолжала сжимать. Потом его туша, отъевшаяся на требухе и налитая багряным вином, стала слишком тяжелой, и царица выпустила нож, и ее муж, истекая кровью, упал наземь.

Конечно, когда об этом рассказывают поэты, они добавляют художественности: он был в ванне; или его жена как раз ласкала его в миг этого порнографического предательства; или он был убит любовником Клитемнестры, потому что мужчины для такого дела гораздо надежнее; или он рассматривал богатства, награбленные в Трое и некоторых других местах. Если и упоминают его опьянение, то оно, говорят они, сделало его кротким и медлительным, потому что если мы хоть на миг предположим, что женщина – женщина! – и в самом деле смогла заколоть покорителя Трои, убийцу Приама и его семьи, то, конечно, ну безо всяких же сомнений, Агамемнон не мог не быть немного пьян. Милое, ягнячье опьянение, нежное и печальное, а не та красномордая ярость, в которой он на самом деле пребывал.

Я смотрела сверху на его смерть, как и многие другие боги.

Даже мой муж Зевс, который питает слабость к буйным мужчинам, лишь досадливо цокнул языком и отвернулся. Когда-то Агамемнон был любим и благословлен, но теперь все как один боги Олимпа считали, что дело зашло слишком далеко. Так что не случилось никаких чудес, не было дано знамений, не было оказано милостей. Просто нож прошел сквозь горло, и наполовину раздетое вялое тело оказалось на полу.

Во дворце Одиссея Пилад, слуга и побратим Ореста, рассказывает все немного иначе. Усыпанные пеплом дети Агамемнона сидят на почетном месте и слушают, и даже женихи притихли и молчат, пока микенец повествует историю о безжалостной царице, которая сошла с ума от сладострастия и власти. «О, коварство женщин, о, предательство и фантасмагорическая жестокость бешеной Клитемнестры – будь прокляты коварные женщины!» – завывает он.

В Микенах, Финее, в самой Олимпии это заявление было встречено криками одобрения, оглушительным согласием. Будь прокляты коварные женщины, коварные женщины!

На Итаке лишь гробовое молчание. Даже самые глупые из женихов молчат, лихорадочно соображая.

Пенелопа сидит чуть поодаль от высоких гостей, спрятанная за своим покрывалом, которое ее дыхание почти не колышет.

Все мужчины выстраиваются в очередь, чтобы совершить возлияние в огонь. Их не предупреждали, что будет жертвоприношение, и позже им придется бежать домой за какими-нибудь более приличными жертвами, чтобы прилюдно сжечь на священном алтаре. Но даже в присутствии смерти Пенелопа показала себя как хорошая хозяйка и повелела, чтобы мужчинам выдали по пригоршне зерна и чаше вина из дворцовых запасов, их потихоньку раздают служанки, пока Пилад говорит, чтобы ни один из мужчин, когда придет время вставать с места, не оказался не готов выказать свое преклонение перед великим убитым царем.

Даже Кенамон, чьи обычаи другие, делает то же, что и все, и выливает вино из чаши к ногам посеревшей Электры и каменнолицего Ореста, детей убитого монарха, и бормочет короткую молитву, хотя не знает, кому из богов может понадобиться такое сердце, как у Агамемнона.

В этот вечер и еще неделю не будет пира, и Пенелопа, с одной стороны, испытывает облегчение от такого поворота событий, а с другой – обеспокоена. Передышка в семь вечеров – это очень хорошо для дворца, но куда денутся все женихи, что они будут делать, если она не будет следить за ними?

Орест что-то говорит, какие-то слова, полные возмездия и крови. Электра не говорит ничего, но берет его за руку, когда он садится, и сжимает так сильно, что Пенелопе кажется: из-под ногтей у него показывается кровь, оставляя лишь бледную плоть, – хотя сам Орест если и замечает это, то, похоже, не потревожен.

Детям Агамемнона отдают лучшие покои. Не комнату Одиссея, конечно, – то было бы святотатством, – а старые опочивальни Лаэрта и его покойной жены Антиклеи. Может быть, есть некая гармония в том, что первая, кто ляжет в пыльную кровать мертвой матери, будет дочерью мертвого царя.

Пенелопа ловит Телемаха за руку, когда он проходит мимо.

– Держись рядом с Орестом, – шепчет она, но он вырывает руку:

– Я сам знаю, что мне делать, матушка.