Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Когда в ходе первой моей поездки я посетил Дерпт[44], пребывание там показалось мне чуть ли не праздником. Сады и леса стояли во всех красках осени. Куда ни взгляни – ясные лучи солнца и пестрая листва. Город, над которым возвышалась колокольня, выглядел так, что мог бы находиться и в Саксонии, и в Тюрингии – настолько истинно немецким и уютным показался он мне. Германская гражданская администрация и представители эстонской общины, действовавшие с ней на редкость слаженно и в сердечном согласии, а также оккупационные войска в отличной форме и в полном порядке, оживленная и функционирующая полностью на немецком высшая школа: таким для меня остался Дерпт, одно из самых приятных воспоминаний, так что после 12-часовой поездки я с радостью вышел из вагона, когда там остановился поезд. Однако теперь над всей округой лежал морозный туман. В офицерском собрании, где я квартировал, я увидел удрученные лица, прислуга была небрежна и ленива, а довольствие – словно в берлинских ночлежках. Я быстро привел себя в порядок и отправился в город. По дороге я встретил одного офицера, с которым познакомился еще в первой поездке. «Поглядите-ка! Да что это Вы здесь делаете?» – спросил он. Разумеется, я не мог ему рассказать, что здесь делаю.

В Дерпте я не знал никого из того круга людей, что мне был нужен. Я спрашивал латышских социалистов. Однако с тем же успехом я мог бы спрашивать адрес в государстве мормонов. Латыши и эстонцы терпеть друг друга не могут и, несмотря на то что живут рядом друг с другом, никаких отношений не поддерживают. Горожане-эстонцы, которых я навестил, не смогли мне помочь. В конце концов в редакции немецкоязычной «Дорпатер Цайтунг» я узнал, что в Дерпте есть социалисты, причем лидером их следует полагать некоего господина Янсена. Я разыскал его: это оказался небольшого роста блондинистый и запуганный юрист из конторы, который как раз в это время готовился к свадьбе и собирался идти на венчание. И так как, следовательно, в тот момент времени у него было, я договорился встретиться с ним поздно вечером. Оставшееся время я использовал для посещения эстонского музея, где были выставлены некоторые образцы народного творчества. Крестьянские орудия труда и костюмы, доисторические, как правило, еще эпохи железного века клады, древнеримские серебряные и древнерусские медные монеты, образцы оружия времен Северной войны[45]. Молодая эстонка, распоряжавшаяся в музее, была не особенно благожелательно ко мне настроена и ответы свои сопровождала враждебными взглядами. Когда я спросил, неужели у Эстонии вообще нет литературных памятников, она густо покраснела и сказала: «У эстонской литературы нет прошлого, но есть будущее!» Сколь к лицу ей была эта национальная гордость! Когда, уходя, я положил банкноту в 10 марок в выставленный для добровольных пожертвований на содержание музея ящичек, она уже начала прощать мне то, что я являюсь немцем.

С господином Янсеном мы встретились, как и договаривались. Он к беседе подготовился. На меня обрушился сокрушительный поток тяжелых обвинений на небезупречном немецком. Он показал мне фотографию. На ней был изображен берег реки неподалеку от города, покрытый множеством трупов. «Это сделали немцы! Они расстреляли там мирных крестьян! 60 убитых!» В ответ на дальнейшие расспросы я узнал, что расстрелянные были эстонскими максималистами, которых подозревали в связях с большевиками. Я принял длинный список арестованных и записал все данные к нему пояснения. Более всего задел меня приговор 12 членам распущенного германскими военными властями ландтага, Маапяэва[46], осужденным на 15 лет тюрьмы за то, что они вопреки запрету собрались на заседание. У меня вовсе не было намерения пытаться восстановить уже сломанную систему. Я знал также, что у этой системы есть и немалые заслуги, ведь она смогла быть бесспорно полезной в этой стране. И все же я устыдился и долго не мог смотреть эстонцам в глаза. Теперь я знал, что если между нами нет никакой дружбы, то вина в этом не только латышей и эстонцев.

Политические устремления этого эстонца-социалиста были направлены на воссоединение с Россией. Он не особенно высоко ставил эстонскую независимость. «Мы – слишком маленький народ и живем в слишком важной с военной и торгово-географической точек зрения стране, чтобы иметь возможность на чем-то основывать нашу независимость», – говорил господин Янсен. Он отказывался и от союза Литва – Курляндия – Лифляндия – Эстляндия: «Между эстонцами и латышами никакой союз невозможен». В отличие от латышских социалистов, он был незнаком с ситуацией в германской социал-демократии, а потому полностью оставался в русской системе координат и представлял себя как «минималиста»[47], хотя и не безоговорочно отрицал большевистское господство в Эстляндии.