Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

В последующие дни ко мне ежедневно являлся английский полковник, чтобы осведомиться об обстановке. Нетрудно было заметить, что латышское правительство жалуется на нас по всевозможным поводам, а англичане намерены идти у него на поводу. Но особым поводом для нападок был отказ наших военных инстанций выдать латышской милиции оружие. Я объяснял, что нам уже и с русскими вполне достаточно забот, так что мы не хотим создавать себе опасность и в самой Риге. Англичане же считали эти тревоги необоснованными и давали понять, что латыши вполне могут получить и английское оружие. Я высказал свои сомнения. Англичанин не чувствовал особой уверенности в этом вопросе и хотел бы выслушать мое мнение о политических симпатиях и военных качествах латышей – ведь тогда рассматривался вопрос об обучении латышей английскими инструкторами. Весьма характерно, что в ходе этих бесед англичанин нередко называли латышей «natives»[160]. До сих пор он никогда о латышах и не слыхивал, а потому судил только по тем впечатлениям, которые вынес из общения с латышскими министрами. Я рассказывал ему, что латышские полки из бывшей царской армии являются самой надежной опорой Советской республики и лучшими частями Красной Армии, что тем не менее не помешало латышам сразу же после этого получить некоторые образцы амуниции из привезенных англичанами запасов. Состоявшая из примерно 420 человек латышская милиция дефилировала и разгуливала, как на параде, в английских стальных шлемах перед английскими офицерами, причем для этого латышское правительство разыскало место как раз под нашими окнами, чтобы мы уж точно стали свидетелями этого братания.

Между тем обстановка в городе становилась все более угрожающей. Большевики активизировались с каждым днем. Кругом ходили слухи о предстоящем восстании. В центре города кругом бродил люмпен-пролетариат, желая поживиться и уже запасаясь мешками для награбленного добра. Рига из-за наступления русских осталась без подвоза продовольствия. Нужда нарастала день ото дня. В столовых, устроенных Красным Крестом и содержавшихся на германские средства, в любое время дня толклись массы голодных. Каждый день раздавали по 50 тысяч порций, однако голод был сильнее всех этих мер. По моей инициативе интендантство раздавало голодающим в городе большое количество муки из военных запасов. Вверенные моему управлению ведомства выделили латышскому правительству значительные суммы для поддержки населения. Так что Латвия жила под германской защитой на германские деньги, ела германский хлеб, а латышская правительственная газета еще и высмеивала мои усилия по сближению, писала, что с истлевшим трупом Латвия связываться не будет.

Латышское правительство все же чувствовало, что почва под ним зашаталась, и явилось ко мне, чтобы посоветоваться о том, что можно было бы сделать для успокоения общего настроения. Но сделать было ничего нельзя. Падение еще можно было отложить на несколько дней, однако более продержаться было невозможно. Штаб армии приказал еще раз прозондировать у англичан, намерены ли они сделать что-нибудь для облегчения положения наших отчаянно сражавшихся небольших отрядов. Они заявили, что смогут вмешаться в бои своими корабельными орудиями. Штаб армии предложил им принять участие и в поддержании порядка в городе. После этого они высадили около 70 человек с несколькими пулеметами, прошедших маршем по городу, а затем вернувшихся на корабли.

Рига будет потеряна, сомневаться в этом уже не приходилось. По всем расчетам теперь уже речь могла идти только о том, чтобы выиграть немного времени, нужного для проведения эвакуации германского и находящегося в опасности немецкого населения. И уж совсем на заднем плане оставалась слабая надежда на прибытие из Германии первых завербованных там добровольцев. Охваченные тяжкими заботами, зажигали мы первые рождественские свечи.

А утром второго дня Рождества пришло сообщение, что одна из двух латышских рот подняла мятеж и объявила себя большевиками. Собственно, это не стало для нас неожиданностью. Офицеры штаба армии, которые куда лучше знали этих людей, чем я, всегда опасались именно этого и поэтому противились раздаче им оружия.