Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Полковник фон Кнобельсдорф и действительно предпринял ошибочные с политической точки зрения меры. Ему сообщили, что 29 или 30 декабря будет проходить тайное собрание митавских большевиков. Во вполне оправданной тревоге, что это может иметь роковое для его небольшого отряда значение, ведь это приведет к большевистскому восстанию, он распорядился об аресте собравшихся. Однако в тот же вечер прошло собрание меньшевистской партии, но оно было не тайным, а вполне открытым. Вожаков арестовали, среди них и старого лидера курляндских социалистов Весманна, человека без каких бы то ни было насильственных намерений. Когда я выяснил это в Митаве, то сказал полковнику, чтобы он немедленно отпустил этих людей. Он не отпирался ни секунды. Было пять часов вечера. Около семи часов все арестованные были уже свободны. Полковник заявил, что не осознавал этой ошибки; ведь до сих пор он с политикой никакого дела не имел, а потому никакого различия между большевиками и меньшевиками не делает – что большевики, что меньшевики, один черт. Я дал знать об этом Альберту и оставил за собой право особо навестить старого Весманна и извиниться за эту ошибку. Тем самым я полагал инцидент исчерпанным, а потому охотно принял приглашение провести сочельник с хорошо знакомой мне семьей балтийских немцев.

И вот мы сидели после ужина, ведя спокойную беседу. В тот день я как раз получил корректуру первой главы моего произведения «Рассвет» и немного читал из нее. В это время прибыл полковник фон Кнобельсдорф, который очень хотел переговорить со мной. Он еще раз заверил меня, что у него не было никакого намерения как-либо противиться моей политике, он лишь стал жертвой ошибки. Для меня же вся эта история после освобождения людей была уже окончена.

И тут вдруг отчаянно зазвенел дверной звонок. Сын хозяев вышел и вернулся с сообщением, что там снаружи стоит отряд солдат от совета, который намерен полковника арестовать. Я отправил Буркхарда, чтобы он разъяснил солдатам обстановку. Но он тут же вернулся назад в полном отчаянии и сказал, что солдаты настроены чрезвычайно упрямо и не позволяют себя отговорить. Тут полковник встал и отклонил всякие дальнейшие усилия – он намерен был отправиться и позволить спокойно провести разбирательство. Теперь уже и я пошел к солдатам и стал говорить с ними. Они показали визированный их президентом письменный приказ. Он был похож на какую-то выписку длиной в среднего размера газетную статью, да и выдержан был в таком же стиле. Я уже не могу в полной мере вспомнить содержание его, однако там точно что-то говорилось об ущербе авторитету солдатского совета. Один взгляд на этих семерых расхристанных парней, которым Альберт поручил миссию ареста, убедил меня, что тут будут напрасны все усилия. Это были примерно 19-летние олухи в полурасстегнутых мундирах. В грязных своих кулаках каждый из них сжимал карабин с примкнутым штыком. Я тут же заявил этим людям, что они сделают себя виновными в тяжелом преступлении. Естественно, это не помогло, и полковник ушел с этими ребятами – сначала его повели в замок, где была резиденция Роберта Альберта. Известие об аресте полковника вскоре достигло и солдат того ударного отряда. Альберт посчитал разумным вскоре отпустить своего задержанного, и так как он не без оснований был озабочен его личной безопасностью, то позволил себе дать арестованному полковнику честное слово, что с ним ничего не случится. И все же Альберту пришлось тяжело. Между солдатами совета и солдатами Железной дивизии еще той же ночью дошло до перестрелок, но никто не пострадал.

Позднее в выпущенном под псевдонимом произведении Альберт попытался оправдать свои действия. Он описал полковника фон Кнобельсдорфа как отпетого реакционера[178] и тупого вояку, доказывая это тем, что он выслал навстречу бежавшим из Риги русским добровольцам пулеметную роту. Такая мера в данных обстоятельствах была вполне уместна, особенно если вспомнить мятеж среди латышских добровольцев. Был ли полковник «реакционером» или нет, я сказать не могу, однако я вполне могу себе представить, что для него разгильдяйская жизнь солдат совета в этой Митавской республике была столь же неприемлема, сколь и для меня. В этом не видно ничего достойного, ничего из того, чем должен обладать достигший соответствующего уровня развития народ. Напротив, там господствовали лишь самые низменные страсти и позывы.