Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Около 11 часов мы сели в наши машины и выехали. Перед Двиной уже была большая толпа людей, собравшихся там, так как неподалеку были провиантские склады. Когда мы прокладывали себе путь через эту массу, нас узнали. Раздались крики и угрозы. А у каждого из нас был только пистолет в кармане. И все же в конце концов мы благополучно добрались до моста через реку. Неподалеку грянула пара выстрелов. Наш автомобиль быстро перебрался на другой берег. От Торенсберга мы еще раз оглянулись на город. В двух местах виден был красный свет от горящих домов. Мой заместитель Буркхард поднялся в машине и сказал: «Мы вынуждены уехать, но не мы это допустили. Однако когда-нибудь мы добьемся своего, и при этом будут мои сыновья». Затем поехали по большому военному шоссе в зимнюю ночь. На другом берегу через проходы в Егельских озерах протискивались вперед шеренги из красноармейцев.

XIV. Республика в Митаве

На следующее утро в Митаве была торжественная встреча.

Меня разместили в одном из старых, расположенных прямо у реки Аа дворянских домов, если не ошибаюсь, принадлежавшем роду Остен-Сакенов. Здесь были старинные просторные комнаты с почтенным домашним скарбом, протертыми шелковыми половиками и облетевшей позолотой. В этом доме повсюду ощущалось присутствие парочки слуг, из тех, кого редко видишь, но они всегда где-то рядом. Они протирали и убирали, отапливали комнаты, накрывали к завтраку, однако я их не видел, я их даже едва слышал. Устало и громко отбивали такт напольные часы с древним посеребренным циферблатом. По стенам висели потемневшие полотна и пожелтевшие гравюры. Все здесь было отголоском прошлого. На белых опорах балдахина моей кровати гвоздем или ножом кто-то выцарапал два связанных пламенеющих сердца. Однако же как давно, наверное, истлел этот огонь…

Мой рабочий кабинет был в другом здании, где раньше была резиденция администрации Курляндии. Все это подготовили уже неделю назад.

На пути через город я встретил Скубика и доктора Мендера. Оба были здесь уже несколько дней, ведь у них были особые причины не попадаться большевикам на глаза. Я иногда сомневался в их рассказах о террористических жестокостях большевиков. Но Мендер рассказал мне, а Скубик подтвердил, что большевики однажды в Риге приговорили к смерти сразу 32 члена меньшевистской партии, среди них был и доктор Мендер. В отношении 17 человек приговор был приведен в исполнение, еще одного забили прямо на улице, другого подстрелили из-за угла, третьего бросили в Двину, так что большевики, несомненно, перебили бы всех 32, если бы тем временем в Ригу не вступили германские войска, которые с железной строгостью навели порядок[176]. Я встретил и доктора Вальтера, министра внутренних дел Латвии: он совсем продрог, был унылого вида, небрит. Через каждые 10 шагов со мной кто-нибудь здоровался. Как правило, это были балтийские немцы из Риги, которые здесь намерены были выждать, как повернется дело. Кругом ходили до странности оптимистичные слухи.

Один хозяин ремесленной мастерской, с которым я познакомился на торжественном вечере в Малой гильдии, попросил меня разъяснить ему, является ли эта сдача Риги хитрым политическим ходом с моей стороны, который я предпринял лишь для того, чтобы поставить в безнадежное положение латышское правительство и тем сделать его готовым на более существенные уступки. За Митавой будто бы уже стоят 10 тысяч добровольцев из Германии, с которыми мы сразу же возьмем Ригу назад, как только латышское правительство согласится на наши условия. Все это они (немцы) вполне поняли, так что теперь он хотел бы только в этом увериться – конечно, он никому и слова не скажет, лишь хочет для себя знать это, ведь семья-то у него еще в Риге осталась. Такой слух действительно ходил, ему частично верили. На следующий день я почувствовал, что и само латышское правительство дает ход таким россказням. Вполне может быть, что эмигрантам всегда доставляет особое удовольствие почивать на таких сказках да на поветриях.

Чем дальше я шел по городу, тем сильнее становилось ощущение, что вся эта муравьиная возня вызвана множеством эмигрантов. Лифляндские и эстляндские немцы заполонили улицы. Разъезжали доверху набитые домашним скарбом повозки, искали, где бы их разместить. В парочке кафе даже в такой ранний час было битком. Я-то давно проникся убеждением, что эти события решают судьбу всех балтийских немцев. Но никогда я не ощущал шаги судьбы так сильно и никогда мне не было так печально, как в то 3 января, когда я шел по улицам Митавы. Без какого-либо конкретного намерения я свернул с главной улицы на запад и пошел улицей, почти пустой, да и домов тут было всего несколько. А когда я подошел к одному кирпичному зданию, то вдруг услышал пение мужчин. Я встал поближе и прислушался. На первом этаже здания я увидел, как германские солдаты чистят оружие. За работой они пели. Я услышал: