Прибрежье: глубина (СИ)

А тот уже скинул одежду и плавно перетек в свою истинную форму, которая в грозовых декорациях казалась демонической. Будто в ответ мыслям Дина, где-то вдали завозился гром.

– Ты смотришь? – глубоким голосом спросил конь.

Хотелось ответить “да”. Хотелось обнять его, почувствовать тепло, прикоснуться к лоснящейся шее. Хотелось плыть в море на его спине и никогда не видеть берега. Дин просто кивнул.

Эйдан мотнул головой, легко скидывая уздечку, придавил к земле копытом и дернул зубами. Тонкие шнуры рвались легко и послушно, и от этого почему-то было хуже всего. Дин вдруг почувствовал себя слабым и жалким – человеком, с которым даже волшебная связь не может быть надежной.

– Теперь ты понимаешь?

Дин медленно кивнул, запрещая себе моргать. Да, он понимал: кажется, его только что бросили.

– Прощай, надзорный. Я желаю тебе счастья, но не связывайся больше с монстрами, пожалуйста.

Дин снова кивнул, старательно глядя в пустоту, а Эйдан тем временем взял ртом свою одежду и спокойным шагом пошел в сторону маяка. Его силуэт быстро исчез в ночном дожде, и вспыхнувшая молния озарила только растворяющиеся на глазах обрывки уздечки. Гром оглушил Дина, и все звуки исчезли в один миг: пропали вой ветра и шум дождя, грохот моря теперь просто не существовал. Густая, тяжелая, беспросветная глубина окружила Дина, лишая возможности сопротивляться и плыть наверх. Он опустился на самое дно, и, не видя ни единого проблеска света, боялся шевельнуться.

Дин не знал, сколько прошло времени, пока он сидел на траве под дождем. Это было похоже на тяжелый сон во время болезни, когда все видится сложным, враждебным и опасным. Ему казалось, что кто-то кричит сквозь толщу воды, зовет его, ищет, а где-то в море поджидает безмолвное чудовище, готовое в любой момент схватить того, кто оступится на берегу. Искорка света показалась вдалеке, со стороны холмов, и стала медленно расти, приближаясь. Дин заинтересовался ею, потому что ничего другого в кромешной тьме не получалось разглядеть. Огонек рос, становился больше и ближе, пока не превратился в старомодный корабельный фонарь. Его держала за ручку крупная медвежья лапа, а чуть выше среди меха блестели бусинки внимательных глаз. Дин не удивился тому, что на него вышел из темноты медведь с фонарем – он бы сейчас вообще ничему не удивился. Давление на глубине порождает галлюцинации, это он помнил.

Медведь совершенно по-человечески вздохнул, пихнул фонарь Дину в руки и поднял его с земли. Огонек за стеклом напоминал сияющую бабочку; руки быстро отогрелись от его тепла, и Дин понял, что кошмарно замерз. Он пригрелся в объятиях медвежьей шубы и стал погружаться в вязкий сон, похожий на оцепенение. Наверное, это выглядело странно: мокрый человек, спящий в люльке медвежьих лап, и баюкающий огненную бабочку на груди. Зверь бежал плавно и тихо, будто вообще не касался травы. Дин смутно угадывал мягкие очертания холмов и каменных старинных стен, а море и скалы скрылись за меховой преградой.

– Я нашел его, – пробасил медведь, опускаясь на колени перед королем в золотой короне.

Тот кивнул и накрыл Дина покрывалом, расшитым звенящими узорами из светлячков. Ночь стала податливой и теплой, как пуховая перина, и море больше не решалось лизнуть ее ноги. Сквозь тучи читался месяц, танцующий на тонких рожках, потолок в доме вдруг показался высоким и светлым. Оконные рамы украсили переливчатые стрекозы и голубые птицы с белыми крыльями; они пели, повторяя одну и ту же мелодию, пока не кончился завод в музыкальной шкатулке.

– Спи, – сказала ласковая ночь в золотой короне, – больше не будет больно.

Дин поверил и слабо улыбнулся. Не будет, да. Можно спать.

Утром Дин некоторое время лежал и смотрел, как на потолке пляшут солнечные блики. Гроза миновала, оставив умытое небо, присмиревшее море и яркие воспоминания. Спальня казалась незнакомой и какой-то чистой, будто ее отмыли за ночь.

Никаких мыслей поначалу не было, Дин просто лежал и смотрел. Потом пришла идея, что сегодня отличный день для фото, за нее зацепилась мысль о маяке и тут же обрушилась на сонное сознание картина с черным конем, разрывающим уздечку. Господи, какой ужасный сон! Дин даже улыбнулся: надо Эйдану рассказать. В кухне что-то брякнуло, послышался звон посуды.

– М-м-м, меня ждет завтрак, – пробормотал Дин, поднимаясь.

Отсутствие вещей Эйдана в спальне странным образом перекликалось с дурным сном, что-то слабо ухнуло в районе желудка, но Дин отогнал плохие мысли. Всем снятся плохие сны изредка, наверное, этот просто совпал с приступом хозяйственности у его коняшки, и тот убрался в доме, пока человек спал.

Дин надел домашние джинсы, футболку и вылез за дверь. Его встретили запахи жареного бекона и свежего кофе.

На кухне снова что-то звякнуло, и Дин заглянул в проем, ожидая увидеть Эйдана, выговаривающего за плохое поведение кофеварке.

– Привет, Дин! Я тут похозяйничал немного, ничего?

Посреди кухни стоял Адам с лопаточкой в руке и широко улыбался. Дин почувствовал, как собственная улыбка задеревенела на лице.

– Привет, – сказал он чужим голосом, – здорово.