Прибрежье: глубина (СИ)

Дин улыбнулся. Когда Бретт входил в раж, нос у него краснел, а глаза становились круглыми от возбуждения. Это стоило гораздо больше любых слов, и его участие на самом деле ощущалось так, будто брат сидел с ним в одной комнате, но беда была в том, что Дин вряд ли мог объяснить, что именно должен делать. Наразрешенные вопросы теснились в его голове, порождая сотни предположений. Не может быть, чтобы Эйдан просто так пропал, наверняка есть какая-то серьезная причина, но ее не видно.

Вечерами Дин пытался читать ту самую книгу с легендами о море – но шла она тяжело, язык в ней был старый и витиеватый (хорошо еще, что английский, а не гэлик). Теперь он, конечно, разобрался в отличиях морских существ, но поделиться этим было не с кем: Адаму вряд ли интересно, Ричард уехал; оставался только попугай.

Кстати, леди Мариан оказалась весьма капризной особой с резким, громким голосом. Она больно клевалась и разбрасывала корм, когда была не в духе. Дин заходил к ней с утра и после обеда, рассказывал, что удалось узнать, стараясь при этом не замечать, что в доме дядюшки появились новые вещи, легко превратившие его идеальный порядок в уютный дом. Клетчатый шарф, статуэтка медведя, вторая зубная щетка в ванной и вторая подушка в кровати – это были мелочи, которые сами по себе ничего не значили, а все вместе создавали ощущение счастья в комнатах. Дин с горечью думал, что до недавнего времени у него тоже было так, но он не замечал этого. Так и подмывало расспросить Ричарда, узнать подробности, но заранее понятно было, что тот смутится и постарается уйти от разговора.

– Это не наше дело, а, Мариан? Ты согласна? Хотя ты-то, наверное, все знаешь.

Птичка не отвечала, но смотрела внимательно, будто понимая слова. Дин смотрел на нее и думал, что однажды непременно заведет собаку, чтобы у него рядом всегда был теплый и искренний друг, с которым можно поделиться наболевшим. Да, обязательно будет – только чуть позже, когда жизнь немного наладится.

Простуда не возвращалась. Дин уверял себя, что это потому, что наступило лето – ведь если бы он поверил, что причина в Эйдане, его уход смотрелся совсем грустно. Адам приходил каждый день: приносил домашнюю еду, старательно развлекал, составлял компанию для поездок в город. Иногда Дин был этому рад, иногда – не очень. К счастью, Адам быстро понимал намеки, и оставлял его одного по первой просьбе.

Вроде бы жизнь текла своим чередом, вроде бы Дин нормально работал, общался и жил – но он вряд ли мог кому-нибудь объяснить, что с ним происходит при виде огней маяка, и как он сидит ночами и бесконечно смотрит на далекое оконце жилого домика. Казалось, что никто больше этого не видит, но Дин-то знал, что от всех остальных его отделяет толстый слой морской воды, через который он едва видит и слышит.

Лошади не оставляли его в покое. Однажды он снимал на берегу, когда услышал далекое ржание. Дин едва не выронил камеру и побежал по холмам, рискуя свернуть себе шею. Вряд ли у его поступка было логическое объяснение, но внутри него просто что-то щелкнуло, заставляя барахтаться и плыть в бездонном море. Это оказался фермерский конь в долине. Дин почувствовал себя обманутым и очень уставшим.

По вечерам в некоторые дни мимо проходил Карл в компании собаки. Он всегда здоровался, но ближе общаться не пытался, а Дин не настаивал. Ири же считала своим долгом хотя бы повилять хвостом, чем немного поднимала настроение. Глядя на нее, Дин думал, что его собака будет лохматой и веселой, чтобы можно было расчесывать ей шерсть, на которой застыла морская соль.

Июнь превратил холмы в зеленое море с волнами, ласковыми приливами и пеной овец на поверхности. Дин не считал дни, они просто текли мимо, едва трогая его сознание. Понедельник был похож на четверг как брат-близнец, среда – на субботу, как родная сестра. Он просыпался каждый раз, что-то ел, ездил в город за покупками, фотографировал – и ничего не чувствовал, кроме давления ледяной глубины. Если бы его спросили, что он делал позавчера, Дин не смог ответить точно. Из человека он превратился в робота, систематически выполняющего определенные функции, и понятия не имел, как выключить программу.

Подошло июньское полнолуние – и Дин не спал всю ночь, пялясь на яркую плашку луны над морем. Что-то в его груди, прямо между ребер, давило и ныло, как воспалившаяся заноза.

– Давно я не делал ночных съемок, – вздохнул Дин.

В последнее время он заимел привычку говорить вслух, чтобы что-то кроме тиканья часов разгоняло тишину.

Светочувствительные объективы лежали в отдельном кофре, Дин едва его нашел. Взял штатив, камеру, накинул куртку, потому что ночами свежий ветер с моря превращался в ледяной. Цель имелась, оборудование тоже, а вот желания – никакого.

– Надо работать. Дин, соберись, нельзя расслабляться.

Ночь была чудо как хороша. Полная луна уже поднялась достаточно высоко, дорожка серебряного света на мягких волнах напоминала кусочки металлической фольги, наклеенные на темное стекло.