Я слушала, как играла его новая любимая группа, как таран для моего мозга, ревущий через дверь его спальни. Когда я открыла ее, он мотался по всей своей комнате, крича таинственные, гневные — и, несомненно, непристойные — слова песни вместе с Филом Ансельмо. Я не могла не восхититься его совершенным вниманием, при моем собственном презрении к этому разрушению ушей, называвшейся Pantera.
— Знаешь, это
Он убавил громкость, чтобы показать цензурную версию на кавер
— А мама знает, что у тебя есть это? — Спросила я, немедля заметив логотип «Родительский контроль».
Он проигнорировал мой вопрос.
— Pantera — местная группа. Прямо отсюда, из Арлингтона, Техас, — сказал он. — Этот парень живет примерно за углом от нас.
Видимо, мой отчим ходил в школу с гитаристом Даймбэгом и его братом Винни.
— Угадай, в какую школу они ходили? В нашу! Все трое из них посещали школу Ганна в Арлингтоне!
Я не верила ему, думая, что кто-то просто пытался продать ему диск. Но он был непреклонен.
— Я докажу тебе это. Я возьму старый ежегодник из школьной библиотеки.
Любопытно, что я позволила ему взять меня в библиотеку на следующий день. Я люблю что-нибудь такое, что возвращает назад во времени. Когда я на самом деле увидела фотографии этих ребят в ежегоднике 1981-го года, я была заинтригована. Как мог мой отчим дружить с группой, которые были родом из нашего родного города и звучали как мусор, но поднялись так высоко?
В тот день, когда я вернулась домой, я взяла буклет от CD-диска с текстами
Даже будучи атеистом, я думала, что такие вещи просто липкий и слегка нечестный способ шокировать людей, пока я не дошла до песни под названием «Shedding Skin».
«Shedding skin» отлично объяснила весь скриминг.
Скриминг был действительно той вещью, которая беспокоила меня в Pantera. Но, оказывается, нет никакого другого честного пути, чтобы петь такие болезненные, сердитые песни. Это была история о страшном злоупотреблении. Эти стихи, если петь честно, нужно кричать. Это напомнило мне об историях, которые я слышала про изнасилованных мальчиков, те, что заставляли меня хотеть кричать, ругаться и убивать. И тут это вылилось эмоциональным всплеском в наиболее совершенный звук для описания, например, ненависти к такому злу. Это был звук, который исходит из кого-то, кто был травмирован от такого рода злоупотреблений.
Песня, возможно, не совсем о сексуальном насилии детей, но, когда я думала об этом, в течение всех пяти с половиной минут пока играла песня, я почувствовала большое изменение в моем сердце. Это был момент
Кто-то должен был кричать о несправедливости.
Кто-то должен был кричать от страсти.
Кто-то должен был кричать, как это делал Иисус на кресте над злом в мире.
Я не верила в Бога в то время, так что я открыла свое сердце пьяной ярости Фила Ансельмо против его собственных демонов.
Руководствуясь криком
Я верю, что каждый из нас был создан со страстью. Но серьезные и уважаемые голоса окружающего мира делают все, чтобы убить эту страсть, потому что люди, руководствующиеся страстью, могут вызвать культурный сдвиг. Страстные люди могут быть опасными, безрассудными и революционными к лучшему или к худшему.
Я видела много вещей в жизни, которые мешали мне, возмущали меня, смущали меня. Я знала в глубине, что было что-то не так с миром. Я чувствовала несправедливость, будто она вызвала огонь, кипевший в центре Земли, и все было испорчено запахом серы из трещин в земной поверхности. Крик был моей естественной реакцией на несправедливость.
Я полагаю, что я всегда искала истину. Всякий раз, когда кто-то был достаточно смелым, чтобы кричать о чем-то, это заставляло меня думать, что человек должен действительно верить в то, что он или она говорит. Крик это своего рода сыворотка правды. Я предполагала, что когда люди кричат, их сердца превращаются в единый голос. Много раз, когда кто-то кричал на меня, моя реакция была либо принять то, что крик справедлив, или ответить обратно — мой громкий призыв на прямую несправедливость.