Приданое

– А ведь она присушить его задумала, Софьюшка, – качая головой рассказывала Устинья, – Куда же попала я? В какую семью? Да теперь обратно не воротишь…

– Ты молись почаще, да псалмы читай, – погладила по руке Софьюшка сестрицу свою младшую, – Матерь Божию проси о заступничестве. Глядишь, не возымеет их колдовство тогда на тебя действа, Господь-то Он над всем высший. Что ему эти колдушки? Ежели только попустит Он то душе твоей на благо. Известно, скорбями-то душа гордая лечится.

Устя кивала грустно да крестилась, поглаживая свой живот.

Вот и апрель-цветень на землю русскую пришёл, да весна нынче ранняя да тёплая вышла, быстро землица обсохла и начал Пахом, Устин муж, дом поднимать. Средства у него были, так что дело скоро пошло, мужиков деревенских нанял на работу, да ещё с большого села мастера снарядил – наличники да крыльцо, чтоб резное сделал, чтоб краше, чем у всех. И тут гордыня его меры не знала, всё ему хотелось лучше, выше, больше, чем у соседей. Работа кипела, шла полным ходом. От зари до зари мужики трудились.

– Дитя в новом доме уже родишь, – довольно ухмылялся Пахом жене, гордо подбоченясь, мол, погляди каков я молодец.

Устинья тоже радовалась – наконец-то она в своей избе хозяйкой будет, а не в чужом дому приживалкой. Свекровь же морщилась, делая вид, что рада за молодых, а сама злилась – бесплатная работница из дому уходила, теперь снова всё на её плечи ляжет, Гликерья-то не больно разбежится помогать. Изнежила она доченьку ненаглядную, лентяйкой вырастила. Да и замуж никто не берёт, ну да ничего, это она устроит, не хочет Макар жениться, так мы его заставим. Вот наступят скоро тёплые вечера, посиделки молодёжны, там дело и справим. Так говорила она доченьке своей, утешая, когда Гликерья ногами топала да злилась, что все подружки уж замуж повыходили, одна она с мамкой до сих пор.

В один из дней пришла Устинья к Софьюшке. Та стирала во дворе сарафан, не торопясь перебирала меж пальцев тонкую ткань, полоскала в зольной воде, и как всегда улыбалась чему-то. Устинья присела на лавку у поленницы, сложенной возле стены сараюшки, перевела дух:

– Всё-то ты радуешься чему-то, – вздохнула она.

– А чего не радоваться? – улыбнулась Софья ласково, – День-то какой нынче погожий.

– Так ведь ты не видишь? Или…

Устя поднесла ко рту ладошку, охнула:

– Ты что же, свет различать стала?

– Нет-нет, – отмахнулась Софья, спохватившись, – Тепло нынче, пригревает спину, вот и баю я, что распогодилось, тут и видеть не надо.

– Ну да, – покивала Устя, и снова вздохнула, – Я чего пришла-то? Новоселье у нас скоро, в следующее воскресенье и справлять хотим. Ты приходи. Да и ещё…

Она замялась.

– Чего, Устюшка?

– Я тебя к нам звать пришла на житьё.

Улыбка сошла с лица Софьюшки, на лицо легла тень. Тут же, как наяву, встали в её памяти события той ночи, когда Пахом её к стене прижимал, руки свои грязные распускал, да слова шептал похотливые. Сердце её содрогнулось. Она подошла к лавке, присела рядом с сестрой, взяла её за руку.

– Устюшка, да на что мне к вам? Сама посуди, мешаться только стану. Ты да муж – одна семья. А мне что у вас делать? Скоро дитятко народится, будет вам радость. А я Пахому чужой человек, не понравится ему, что я у вас живу. Тебя попрекать станет. Браниться, чего доброго, из-за меня начнёте. Нет уж, я у себя останусь. Да и то, чего мне куда-то уходить, всё у меня ладно, я справляюсь.

– М-м-м, – нахмурилась Устинья, – Вот как значит, а я-то глупая, думаю, скучает по мне сестрица, тяжко, небось, одной справляться незрячей-то. Да и всё вместе веселее. А она вон как. Иди, мол, ты, благодетельница, лесом, не нать мне помощи твоей. А ведь гордыня это в тебе говорит, Софья!

– Да вот ещё, – пожала плечами Софьюшка, – Скажешь тоже. Какая гордыня? Я как для вас лучше хочу. Вот тебе со свекровью нравилось ли жить? Нет, поди. Так и Пахому не понравится, что по избе чужой человек бродит.

– Да знаешь что? – вскинулась Устя, – Да Пахом сам и настаивает, чтоб ты к нам шла жить. Не дело, бает, что ты одна, не ровен час кто в дом проберётся да зло учинит, зная, что слепенькая одна поживает.

– Да кто меня обидит, что ты?

– Да как знать? – Устя окинула Софьюшку взглядом, – Ты вон какая. Вся ладная да в соку. Это ж только ты того не видишь, а мужики всё замечают. А вдруг надругаются?

– В твоём дому скорее это произойдёт, – чуть было не сорвалось с губ Софьи, да она вовремя смолчала, прикусив язык. И вновь по телу её пробежала дрожь отвращения от тех воспоминаний.

– Не пойду, – ответила она вслух, – И точка.

– Вот, значит, как, – поджала губы Устинья, – Ну что ж… Пойду я. Приходи хоть на новоселье, сестрица.

– Приду, – ответила тихо Софья.