Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

К этому времени Трубецкой вошел в число первейших вельмож империи: он занимал высокий пост генерал-прокурора Сената и пользовался исключительным влиянием при дворе. Среди стихотворений Кантемира находится особое «Письмо… к князю… Трубецкому», посвященное его пожалованию «тайным действительным советником и генерал-прокурором» в 1740 г.:

Слышу, что нужны труды твои судит
Матерь народов, коих она любит,
Сколько ее – бог, и бдеть тебя нудит,
Чтоб чин и правда цвела в пользу люду,
И в суде страсти вески не качали,
Чтоб был обидчик слаб себе в остуду,
И слезы бедных на землю не пали.
Нудит приятно кто в путь правой славы
Ввлекает славы любителя иста.
Сколько отрады сулят твои нравы
Честны и тихи! сколько твоя чиста
Совесть сулит тем, коих утесняя
Нападок, нужда и ябед наветы,
С зарею вставши, печально зевая,
Слепой девицы ждут косны ответы!

(Там же, 214)

Льстя могущественному другу, чье покровительство могло стать существенным подспорьем для карьерного роста, Кантемир стилизовал его облик в соответствии с постулатами служебной этики. Согласно авторским пояснениям, в этих стихах «описана должность генерал-прокурора», а в виде «слепой девицы» изображается «суд», поскольку «судьи не должны взирать на лица тех, коих судят, но правду чинить равномерно сильному – как слабому, убогому – как богатому» (Там же, 218). Эта формула восходит к переведенному по личному приказу Петра I трактату С. Пуфендорфа «О должности человека и гражданина», который Кантемир в примечании к сатирам имел случай рекомендовать своим читателям:

Которые судиами поставлени, свободное к себе пришествие всем да позволяют, народ от утеснения силнеиших да защищают. Суд да творят равно нищему и смиренному, яко силному и любимому (Пуфендорф 1726, 533; см.: Кантемир 1956, 508).

Описывая фигуру адресата – генерал-прокурора языком официальной политической моралистики, Кантемир, по сути, очерчивал собирательный и дидактически-идеализированный портрет своей чиновной аудитории и задавал интерпретационные горизонты для других текстов собственного корпуса. В этой перспективе нужно рассматривать и оду «О надежде на бога».

Насыщая библейскими заимствованиями горацианскую лирическую форму, Кантемир, как известно, следовал опытам Феофана Прокоповича, своего наставника и покровителя, и стоявшей за ними барочной традиции «христианизации античности» (см.: Морозова 1980, 181–184; Николаев 2001, 306, 313). С. И. Николаев говорит в этой связи о подчинении стиля и тем Горация «религиозно-христианским идеям», однако на деле этот прием достигал едва ли не противоположного эффекта: христианская мораль усваивалась секулярному политическому языку. Дасье находит в лирике Горация нравственный кодекс политического миролюбия и добросовестной службы: