Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Много вышних требует свойств чин воеводы
И много разных искусств <…>

(Там же, 73)

Гораций сравнивает стихотворство сперва с воинским искусством, входящим в обязанности благородного сословия, а затем – со спортивными забавами, которые, хотя относятся к сфере досуга, готовят юношей к будущей службе. Поэзия (как позже у Ренье) предстает достойным занятием государственных мужей. В статье «О качествах стихотворца рассуждение» Теплов писал об аудитории «Науки поэзии»:

Во времена Августовы первый был Гораций, который последуя Аристотелю правила лучшие написал Римлянам к стихотворству. Квинтилиан пишет, что тогда стихотворство так было в моде и употреблении, что и сам Август Цесарь писал стихи и от того времени не токмо знатные у двора, но и Императоры Римские некоторого в том будто бы любочестия искали. «Богам де не довольно еще показалося, говорит он, что Консула Германика зделали славнейшим своего времени стихотворцем, ежели не зделали еще его обладателем света». Виргилий пишет, что Азиниус Поллио Консул преизрядные делал стихи. Юлий Цесарь сочинял трагедии. Лелий Сципион, Фурий, Сулпиций, будучи знатные в республике люди, с Терентием тайно трудились в сочинении комедий (цит. по: Берков 1936, 180).

Облик вельможных читателей Горация стилизуется здесь в соответствии с идеалом аристократической образованности. Ломоносов напоминал читателям «Риторики», что «генералы, сенаторы и сами консулы <…> будучи на высочайшем степени римския власти, у Цицерона приватно в красноречии обучались» (Ломоносов VII, 94). В 1763 г. университетский журнал «Свободные часы» писал:

<…> нет благороднее упражнения, обращаться в науках. Не всем должно дворянам быти стихотворцами; а не презирать стихотворства, конечно, должно всем (Свободные часы. 1763. Май. С. 296).

Десятилетия спустя основатель университета Шувалов, поощряя литературные опыты И. М. Долгорукова, высокородного питомца университета, писал ему: «Ничто не может быть полезнее отечеству, как знании в людях вашего рождения, без которого чины, знатность и все наружные преимущества тщетны» (Долгоруков 2004, 52). Отметим, однако, что в последних двух случаях сочинительство оценивается не само по себе, но как частный элемент «наук» или «знаний», то есть, пользуясь точным выражением В. П. Степанова, «профессионального обучения военного и чиновника» (Степанов 1983, 110). Самому же стихотворству, как отмечает Степанов, аристократический этос отводил довольно скромное место; в частности, в «Совершенном воспитании детей» читаем:

И то не худо; ежели шляхтич древних и новых стихотворцов книги знает, и при случае на своем языке вирши зделать может, только бы сия охота для забавы была, а в слепую страсть не обратилась. Стихотворство <…> всю свою красоту и почтение теряет, ежели человек публичным рифмотворцом или явным учителем Поэзии зделается <…> (СВ 1747, 87–88).