Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Степанов (1983, 118) относит эти слова к числу «резких высказываний против поэзии и стихотворцев», однако в действительности сформулированный здесь взгляд обеспечивал социальную легитимацию литературных занятий в придворном обществе. Н. И. Панин, с 1740‐х гг. сочувственно следивший за отечественной словесностью, в начале 1760‐х гг. объяснял великому князю, своему воспитаннику:

Уметь стихи делать и знать правила поэзии похвально. Семен Андреич [Порошин] упражнялся в том, когда ему время было, а как прошли те обстоятельства, то он, конечно, из поэзии никогда профессии себе не сделает (Порошин 2004, 304).

Стихотворствовать было «не худо» и «похвально», и литературная деятельность утверждалась в качестве института аристократического досуга. В статье 1762 г. Домашнев обобщал: «Сие достойно особливаго примечания, что сие искусство [поэзия] никогда не было в России убежищем бедности. Все наши Стихотворцы суть Стихотворцы по склонности, а не по принуждению» (Ефремов 1867, 193). Хотя официальная логика послепетровской государственности требовала полного растворения дворянского существования в государственной службе, однако именно формы просвещенного досуга определяли групповой облик новой элиты, становясь значимым фактором общественного престижа. О Шувалове французский дипломат сообщал, что покровительство «артистам и писателям» и переписка с Вольтером «могут показаться его самыми серьезными занятиями» (Фавье 1887, 392). Домашнев в той же статье ставил в заслугу Кантемиру, что «знатность его породы и чина не препятствовали ему упражняться во всех науках», и главным образом в поэзии (Ефремов 1867, 192).

Непростому статусу поэзии в придворном обществе посвящена особая работа Тредиаковского, помещенная в «Сочинениях и переводах», – «Письмо к приятелю о нынешней пользе гражданству от поэзии». Эта статья, как установил В. А. Западов (1985, 53–54), опирается на фразеологию дворянских руководств. Тредиаковский признает здесь, что «прежде стихи были нужное и полезное дело; а ныне утешная и веселая забава» (Тредиаковский 2009, 110–111). Однако, как мы видели, ученые «забавы», признак образованности, могли обозначать не только принадлежность к придворно-аристократической культуре, но и причастность к насаждавшемуся свыше этосу государственного служения. Вслед за Буало («Делом бы одним стихи не были на диво» – Тредиаковский 2009, 48) Тредиаковский рекомендует литературу в качестве побочного занятия. Одновременно он обосновывает пользу досуга с точки зрения службы: