Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

В ноябре–декабре 1748 г., за четыре года до «Сочинений и переводов» Тредиаковского, при Академии наук увидели свет «Две эпистолы. В первой предлагается о русском языке, а во второй о стихотворстве» Александра Сумарокова, традиционно именуемые «манифестом русского классицизма» (об истории печатания см.: Гринберг, Успенский 2008, 224–232; Levitt 2009а).

Сумароков был сыном довольно высокопоставленного царедворца, окончил Сухопутный шляхетный корпус, числился в привилегированной лейб-кампании и состоял адъютантом фаворита императрицы Елизаветы гр. А. Г. Разумовского, чей брат был президентом Академии. Тридцатилетний поэт принадлежал к узкой прослойке знатной молодежи, в силу своих интеллектуальных интересов поддерживавшей связи с Академией. Там печатались в 1740 г. его первые оды, написанные от имени Сухопутного корпуса; позднее он претендовал на членство в Академии (см.: Живов 2002а, 615–617). Как указывают М. С. Гринберг и Б. А. Успенский, решение об издании «Двух эпистол» принималось, по всей видимости, в обход обычной академической процедуры, и это могло быть обусловлено «высокими связями Сумарокова» (Гринберг, Успенский 2008, 264). Фоном для публикации «Двух эпистол» служило, безусловно, полученное Академией в январе того же 1748 года высочайшее распоряжение «переводить и печатать на русском языке книги гражданския различнаго содержания, в которых бы польза и забава соединена была с пристойным к светскому житию нравоучением» (см. выше, гл. I) и последовавшее за ним в феврале объявление в «Санктпетербургских ведомостях» (1748. № 10. 2 февраля. С. 78–79):

Понеже многие из Российских как дворян так и других разных чинов людей находятся искусны в чужестранных языках. Того ради по указу Ея Императорскаго Величества канцелярия Академии Наук чрез сие охотникам объявляет, ежели кто пожелает какую книгу перевесть <…> теб явились в канцелярии Академии Наук. <…>

Формулировки первого распоряжения прямо отзываются в характеристике комедии – излюбленного придворного жанра – в «Эпистоле II»: «Свойство комедии – издевкой править нрав; / Смешить и пользовать – прямой ея устав». В «Эпистоле I» изъясняется, среди прочего, «какой похвален перевод» (Сумароков 1957, 121, 114).

Азы стилистики и поэтики, которые Сумароков преподавал своим читателям, позволяли им отозваться на призыв императрицы и Академии наук. Академические протоколы удостоверяли в 1750 г., что президент Академии гр. К. Г. Разумовский «изволит стараться, чтобы охотников к переводу книг приласкать всеми мерами» (цит. по: Ломоносов IX, 947). Разумовский, по всей видимости, имел в виду тот же практический дефицит, о котором писал Сумароков в «Эпистоле I»: «Когда книг русских нет, за кем идти в степени?» (Сумароков 1957, 115). Подробнее об этом говорится в главном педагогическом трактате послепетровских десятилетий, «Разговоре двух приятелей о пользе наук и училищ» (1733–1738) В. Н. Татищева:

Удивляюся, что вы сказываете, якобы у нас для научения книг довольно. <…> Что же до новых книг принадлежит, то весьма таких мало, каковые к научению юности потребно. Мы доднесь не токмо курсов мафематических, гистории и географии российской, которые весьма всем нуждны, не говоря о высоких философических науках, но лексикона и грамматики достаточной не имеем, а что ныне печатаны, то <…> все, почитай, для забавы людем некоторыми охотники переведены, а не для наук сочиненные. Но разве о тех думаешь, что вечно достойныя памяти Петр Великий, как сам до артиллерии, фортофикации и архитектуры и пр. охоту и нужду имея, неколико лучших перевести велел, и напечатаны, но и тех уже купить достать трудно, а более, почитай, и не видим (Татищев 1979, 130–131).