Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Дидактические послания и сатиры составляли единый жанрово-идеологический фон стихотворных поэтик Горация, Буало и следовавшего им Сумарокова. Переводом «Науки поэзии» Горация открывалась самая авторитетная к тому времени немецкая поэтика – многократно переиздававшийся «Опыт критической поэтики» («Versuch einer critischen Dichtkunst», 1730) И. К. Готшеда. Лейпцигский профессор Готшед, диктовавший немецкой словесности рационалистические законы, был ведущей фигурой местного Немецкого общества, куда в 1756 г. был принят и Сумароков (см.: Гуковский 1958). Литературная программа Готшеда, еще одного «интеллигента из бюргерства», стирала грань между ученой культурой университета и придворными вкусами (см.: Heldt 1997). В «Критической поэтике» Готшед констатировал, что ведению сатирика подлежит «nicht nur das moralische Böse; sondern auch alle Ungereimtheiten in den Wissenschaften, freyen Künsten, Schriften» ([не только нравственное зло, но и все нелепости в науках, свободных искусствах, сочинениях] – Gottsched 1973, I, 172). Сумароков парафразировал этот тезис в поздней сатире «О худых рифмотворцах»:

Одно ли дурно то на свете, что грешно?
И то нехорошо, что глупостью смешно.

(Сумароков 1957, 199)

Следуя своему представлению о единстве поэтической науки и сатирического нравоучения, Готшед в особой главе о сатире полностью приводил поэтологические сатиры немецких сочинителей: «Стихотворца» («Der Poet») И. Рахеля (здесь речь шла, среди прочего, о правильном употреблении немецкого языка), «О стихотворстве» («Von der Poesie») Ф. Каница и «На несмысленных стихотворцев» («Auf unverständige Poeten») Б. Нейкирха. Фрагментами этих сатир Готшед подкреплял положения установочных глав своего трактата «О свойстве стихотворца» («Von dem Charactere eines Poeten») и «О хорошем вкусе стихотворца» («Vom guten Geschmacke eines Poeten»).

Как мы уже видели, идеологическим основанием новоевропейской горацианской сатиры была этика общественного – сословного и государственного – долга. Готшед сообщал, что в самой первой сатире, приписывавшейся Гомеру поэме «Маргит», обличался «бездельник» («Müßiggänger»), «бесполезный член в сообществе людей» («ein unnützes Glied der menschlichen Gesellschaft» – Gottsched 1973, I, 167). В эпистолярном изводе дидактического жанра общая назидательная установка воплощалась в специфической речевой ситуации: структурно значимая фигура адресата динамизировала коммуникативную функцию текста, так что «конструирование читателя» делалось доминантой его тематического развертывания. Социальный облик адресата, рассмотренный в нормативных и надындивидуальных категориях группового долга, становился центральной дидактической темой (см.: Jekutsch 1981, 180–183). Готшед, посвятивший одну из глав своего трактата стихотворным посланиям, цитирует несколько немецких образцов этого жанра, в том числе эпистолу Андреаса Чернинга (Andreas Tscherning) к высокопоставленному магистрату, ставившую в пример другим его успехи на служебном поприще (см.: Gottsched 1973, II, 345 sqq). Сумароков опубликовал в 1759 г. «Эпистолу к неправедным судьям», в сатирическом модусе также напоминавшую чиновникам о долге службы: «О вы, хранители уставов и суда <…>» (Сумароков 1957, 131; об общественно-педагогических функциях русской эпистолы см.: Люстров 2000, 90).

В специальном исследовании о французском стихотворном послании XVII в. C. Тоноло устанавливает, что «в эпоху <…> когда складывается кодекс великосветского поведения (le savoir-vivre de l’honnête-homme), послание служит дополнением к учебным пособиям», способствует образованию и нравоучению, одним словом – «воспитанию светского человека» (Tonolo 2005, 257). Сумароков не чуждался такого истолкования жанра. В 1761 г. он выпустил третье и последнее свое оригинальное сочинение, именовавшееся «эпистолой», – «Эпистолу его императорскому высочеству государю великому князю Павлу Петровичу в день рождения его…», в которой изъяснял обязанности монарха и «честного человека» («Всем должно нам любить отечество свое, / А царским отраслям любити должно боле <…>» – Сумароков 1957, 132). Послание увидело свет, надо полагать, с одобрения Н. И. Панина, в 1760 г. назначенного воспитателем наследника. В особой записке, перекликающейся с сумароковской эпистолой, Панин объявлял своим долгом внушить юному Павлу «сердечное желание о точном исполнении своего звания» и, в числе других педагогических материалов, называл сочинения «Ломоносовых и Сумароковых» (Панин 1882, 317–318; см.: Алексеева 2017).

Форма нравоучительного послания регулярно соотносилась с процедурами аристократической педагогики. Готшед в соответствующей главе приводит эпистолу родоначальника немецкой неоклассической традиции Опица к своему покровителю, графу Дона. Сосредотачивая в условном портрете адресата все сословные добродетели дворянства, Опиц укореняет их в воспитании и образовании: