Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Сумароков сохраняет основные конструктивные элементы этого фрагмента: тезис о тождестве теории и практики («наставлений и примера») у автора «Поэтического искусства», совместное упоминание его критических и сатирических сочинений и, наконец, метафору утвержденных Буало законов. Однако если у Вольтера эта метафора применяется только к деятельности критика, то у Сумарокова она распространяется и на нравоучительные стихотворения. Под власть поэту отданы не только «уставы» муз и «чистый слог», но и «в сатирах правы, / Которыми в стихах ты чистил грубы нравы». Юридическое понятие правы, смежное с законом, вводит уже знакомую параллель между «писателем» и «начальником»; по словам Кантемира, «[c]удья должен <…> знать исправно естественные правы, наш гражданский устав и все указы и уставы Петра Великого» (Кантемир 1956, 86).

Соответственно этой программе, назидания «Двух эпистол» прямо обращаются к политическому существованию подданных реформированной империи. Галерея отрицательных типов, рекомендованных в «Эпистоле II» будущим авторам комедий и сатир, продолжала критику подьячих и подкрепляла от противного сословный императив государственного служения:

Представь бездушного подьячего в приказе,
Судью, что не поймет, что писано в указе.
Представь мне щеголя, кто тем вздымает нос,
Что целый мыслит век о красоте волос,
Который родился, как мнит он, для амуру,
Чтоб где-нибудь к себе склонить такую ж дуру.
Представь латынщика на диспуте его,
Который не соврет без «ерго» ничего. <…>
Представь картежника, который, снявши крест,
Кричит из‐за руки, с фигурой сидя: «Рест!» <…>
Набитый ябедой прехищный душевредник
Старается, чтоб был у всех людей наследник,
И, что противу прав, заграбив, получит,
С неправедным судьей на части то делит.
Богатый бедного невинно угнетает
И совесть из судей мешками выгоняет,
Которы, богатясь, страх божий позабыв,
Пекутся лишь о том, чтоб правый суд стал крив.
Богатый в их суде не зрит ни в чем препятства:
Наука, честность, ум, по их, – среди богатства. <…>
Такое что-нибудь представь, сатирик, нам.

(Сумароков 1957, 121–122)

Выводя эти же сатирические типы в песне 1750 г., первоначально игравшей роль финального хора к комедии «Чудовищи», Сумароков прямо апеллировал к придворному социокультурному идеалу:

Часто по школам мелют только ветер,
Часто в приказах пишут только вздор,
Лишь о нарядах бредит петиметер,
Вот как то судит город весь и двор.

(Сумароков 1787, VIII, 323; курсив наш. – К. О.

)[8]

Порочная служба неслучайно обличалась вместе с недостойными увеселениями: основополагающий для сословной этики вопрос о том, для чего родился дворянин и чему он должен посвящать целый век, встававший за зарисовкой щеголя в «Эпистоле II», определял и осмысление досуга. В «Некоторых статьях о добродетели» Сумароков объявлял достойное времяпрепровождение важным элементом общественной и сословной дисциплины: