Придворный

Письмо Кастильоне еще не успело достичь Рима, как Испания уже узнала о том, что папа присоединился к коалиции Франции, Англии, Флоренции, Венецианской республики и герцогства Миланского против Империи. Перчатка была брошена, и Карл V не замедлил ее поднять. Военные действия немедленно начались в Ломбардии, где стояла большая императорская армия. Всего лишь год назад Милан, отвоеванный императором у французов, был передан под власть сына Лудовико Моро, герцога Франческо II. Теперь же, когда герцог вступил в союз с Францией, императорские войска взяли Милан и жестоко разграбили его. Впрочем, для ведения большой войны на нескольких фронтах и с участием флота Карлу V требовались огромные деньги. Созванный им для этой цели парламент не согласился их предоставить: испанцы всех сословий сочли войну с папой преступлением против веры. Ужасное впечатление в стране произвела весть о вторжении в Ватикан восьмитысячного войска кардинала Помпео Колонны[55] при участии императорского посла Уго де Монкады в ночь с 19 на 20 сентября: наемники, часть которых составляли испанцы, разграбили папские драгоценности, украли и повредили немало святынь, подвергнув пыткам тех, кого нашли в ватиканских дворцах (сам папа с кардиналами успели укрыться в замке Святого Ангела). Нападение было столь наглым и разнузданным, что император, заранее негласно одобривший его как средство давления на папу, был вынужден публично оправдываться, изображая все случившееся самоуправством Колонны.

Почти одновременно Рима достигли устрашающие вести с востока Европы: 26 августа в бою со стотысячной османской армией было разгромлено венгерское войско, погиб король Лайош. Турки выходили к восточным границам Империи; неотложная организация сопротивления им становилась жизненной необходимостью как для императора Карла, так и для всей Европы. Война Климента VII против Империи в глазах христианского мира становилась неправой, противореча собственным призывам папы к всеобщему крестовому походу на магометан.

Угнетенный и устрашенный, папа был вынужден прекратить военные действия в Ломбардии. Начались переговоры о мире между главными участниками противостояния, но при этом выяснилось, что Франциск I, несмотря на неблагоприятное для него изменение ситуации, не отказывается от планов реванша. Французские послы при мадридском дворе вели себя вызывающе. В то же время Кастильоне не получал из Рима никаких ясных инструкций, а папский нунций во Франции писал ему, чтобы он во всем придерживался одной линии с французами. Но это было невозможно и потому, что граф чувствовал их крайнюю враждебность, и потому, что его единственной целью могла быть не поддержка воинственных намерений Франциска, а скорейший выход из войны как Святого престола, так и, по возможности, других итальянских государств, которые могли жестоко пострадать в случае ее продолжения.

«[Французы] злословят меня, – писал Кастильоне в Рим кардиналу Сальвиати 19 февраля 1527 года, – объявляя меня „имперцем“, не знаю уж, по какой причине, – разве что, видя, как ласковы ко мне император и остальные вельможи, а я не уклоняюсь от этого. Мне думается, что, если император мне доверяет, это может подчас принести пользу и папе. И я, по правде сказать, не вижу необходимости менять свое поведение, желая считаться порядочным человеком. Мне было бы стыдно, если бы в мои годы кто-либо усомнился относительно меня в том, в чем, как полагаю, до сих пор не сомневался»[56].

В марте папа заключил с имперским командующим в Ломбардии Шарлем де Ланнуа[57] соглашение о восьмимесячном перемирии. В Северной Италии было сосредоточено 35-тысячное войско Империи, преимущественно состоявшее из немецких ландскнехтов – в большинстве бедных крестьян, пошедших на войну с намерением разжиться от грабежа. Перемирие поводов грабить не оставляло, тогда как платить войску было нечем; голодные, плохо одетые, обозленные бездействием, солдаты представляли собой взрывоопасную массу, и Ланнуа добился от папы выплаты 60 тысяч дукатов, чтобы их на какое-то время успокоить. Но сумма эта была абсолютно недостаточной. Войско взбунтовалось и двинулось к югу, грабя все на своем пути. Командиры, не имея сил противостоять, шли за разъяренными солдатами, уже не столько управляя, сколько увлекаемые людской стихией. Но принимали участие в грабежах и разделе награбленного, конечно, и они. Император не мог ничего предпринять, чтобы взять ситуацию под контроль: известия о происходящем в Италии доходили до Мадрида не меньше чем за пять недель; столько же потребовалось бы для передачи ответных распоряжений. В любом случае в планы Карла V явно не входило содержать восемь месяцев огромное войско из собственной казны.